Александр Дюма - Дюма. Том 49. Олимпия Клевская

— А этот сумасшедший производит много шума?

— Вы его услышите, он декламирует как бешеный, воет, гремит цепями, а кончает тем, что впадает в эпилептический припадок; тогда он все крушит и грозит всех перебить.

— О! Но, может быть, от этого есть какое-нибудь лекарство?

— Никакого.

— Позвольте мне посмотреть на него.

— Вы его увидите; больше того, поскольку там будет повыше, туда проникает свет, и вы сможете с ним поговорить.

— Я поговорю и с теми, кого содержат внизу, — сказал Шанмеле, — но…

— Вы задыхаетесь от этого запаха, не так ли?

— Я привыкну к нему.

— Да, но я к нему не привык, а потому прошу вас позволить мне подняться наверх, чтобы глотнуть воздуха.

— Пойдемте! — сказал Шанмеле, давая себе слово потом вернуться сюда. — Пойдемте!

Они поднялись на каменную галерею.

Это был длинный ряд расположенных по сторонам прямоугольника каменных камер за железными коваными решетками, словно приспособленных для диких зверей.

Двор, на который выходили камеры, был посыпан песком и давал четырем десяткам несчастных, видневшимся сквозь решетки, мужчинам и женщинам, уродливым, голым, окровавленным и грязным, немного свежего воздуха и возможность увидеть клочок неба.

Крики, вздохи, хохот мрачно отдавались в стенах этого помещения.

Шанмеле, которого мало заботило присутствие начальника, начал с камеры номер один, решившись обойти их все.

Начальник давал свои объяснения, причем физиономия его становилась все более нахмуренной.

У четвертой камеры он вынул часы, перед пятой сделал пируэт на каблуках, наконец, когда подошли к шестой, заявил Шанмеле:

— Извините, господин аббат, но у меня дела, а если вы решили осмотреть все, нам не выйти отсюда раньше полуночи.

— Еще эту, — сказал Шанмеле, — прошу вас.

Он остановился перед камерой, которую занимал мужчина лет пятидесяти, долговязый, сухопарый, седеющий, с громадной копной засаленных белых волос на голове, с черноватой бородой, в которой утопала вся его физиономия, и фосфорически мерцающими из-под густых бровей подвижными глазами.

— Этот просто ужасает, — прошептал Шанмеле.

— Один из самых свирепых обитателей нашего дома.

— Ах! По-моему, он страдает.

— Сколько бы он ни страдал — все равно это мало для такого человека.

— Так что же он сделал, этот безумец?

— Он не безумнее вас.

— Тогда почему он здесь?

— Ах, господин аббат! Это дела министра и начальника полиции.

— Тайна?

— Для всех — да, для вас — нет.

— Так говорите же.

— Да ведь я спешу.

— Еще эту осмотрим, и вы меня покинете.

— Длиннейшая история.

— Вы с ней быстро управитесь. Вы такой прекрасный рассказчик!

Получив подобный комплимент, чрезвычайно польстивший самолюбию этого тигра с буйволиной мордой, начальник отошел в сторону, чтобы его не подслушали. Шанмеле последовал за ним.

Начальник остановился, с минуту откашливался и отплевывался с видом человека, который готовится начать повествование, затем, протянув руку в сторону камеры свирепого безумца, изрек:

— Вы видите там, господин аббат, человека, который не более помешан, чем я.

— Ба! Так кто же этот бедолага?

Начальник покачал головой:

— Он равным образом и не бедолага.

— Тогда кто же он? — с возрастающим интересом спросил аббат.

— Один мелкий сардинский дворянин.

— Дворянин?

— Маркиз.

— Его имя известно?

— Никому не положено его знать, но я, как начальник этого заведения, знаю его.

— И как его зовут?..

Начальник было зашептал что-то.

— Нет, не говорите, — сообразив, перебил его Шанмеле. — Он сам мне скажет на исповеди.

— Вы будете его исповедовать?

— Разумеется.

— И войдете к нему?

— Завтра же.

— Но это убийца!

— Тем важнее, чтобы я исповедовал его, — сказал Шанмеле с простотой тем более возвышенной, что в глубине души он поневоле дрожал.

— Его зовут маркиз делла Торра, — сказал начальник, уже не помня или умышленно забывая о том, что только что сказал Шанмеле по поводу имени узника. — Вам знакомо это имя?

— Нет, — отвечал аббат. — Впервые его слышу.

И Шанмеле сделал шаг в сторону камеры.

— Да погодите, — остановил его начальник, — дайте мне досказать эту историю.

— Да, верно, — сказал священник, — в том, что вы мне поведаете, я, может быть, найду какой-либо источник утешения для этого человека.

— Так вот. Он был греком.

— Греком? Вы же сказали, он сардинец.

Начальник захохотал.

— Ох! Бесподобно! Великолепно! — выкрикнул он. — Он был греком, да, но не по рождению, а по роду занятий.

— А, понимаю, — сказал Шанмеле.

— Он был главарем банды мошенников, долгое время приводившей в отчаяние провинцию.

— Тогда ему место в тюрьме.

— О! Дворянина — в тюрьму?

— Однако же, — заметил Шанмеле, — господин регент приказал колесовать графа Горна, связанного родством с правящими князьями!

— Господин регент был безбожником и ни во что не верил, — возразил начальник, — тогда как нынешний король не желает, чтобы бесчестили знать. Так ему завещал покойный монарх.

— Оставим это, прошу вас, — вздохнул Шанмеле. — У меня другие мысли.

— А, так у вас есть мысли? Да?

— Продолжайте же, сударь, пожалуйста.

— В конце концов, переходя от жульничества к жульничеству, от кражи к краже, маркиз делла Торра… Ах, простите, забыл вам сказать, что он в своих вояжах таскал за собой особу очень красивую и весьма аппетитную, по имени…

— По какому имени?..

— Ах! Забыл, вот ведь… Подскажите же мне.

— Это довольно затруднительно, сударь, коль скоро я не ведаю, ни о ком, ни о чем вы намерены рассказать.

— Я намерен рассказать о молодой особе.

— Вот как?

— О девушке, носящей имя знаменитой женщины.

— Семирамида?

— Нет, в другом роде.

— Лукреция?

— И того меньше. Проклятье, да помогите же мне! Нечто противоположное Лукреции.

— Лаиса?

— Нет, нет, она француженка… Нинон… Вовсе нет. А! Марион! Вспомнил: Марион.

— А, в самом деле, Марион: вы ведь подумали о Делорм, не так ли, господин начальник?

— Да, господин аббат, именно так.

— Вы начитаны.

— Ну да, немного.

— Так вот, эта Марион — к слову будет сказано, по-видимому, девица прелестная, — не была такой мерзавкой, как ее любовник, и хотя он ее держал при себе, чтобы она помогала ему в мошеннических делишках, иногда она его предавала. И вот однажды, когда маркиз обобрал до нитки одного очень красивого парня, который сел с ним за карточный стол и остался без гроша, мадемуазель Марион пожалела одураченного игрока и предупредила его, что он угодил в сети к жуликам. Так и вышло, что он надавал маркизу тумаков и хотел отобрать у него свои денежки. Но было поздно: третий вор, как говорит старина Лафонтен, с тем и исчез. Я говорю "старина Лафонтен", поскольку его обычно так называют. Я уверен, что вы не любите Лафонтена.