Александр Дюма - Блек. Маркиза д'Эскоман

Господин д’Апремон был друг г-на де Мороя, и он оказывал ему содействие на этой встрече.

Условия дуэли были согласованы очень легко и быстро; никакого спора о выборе оружия не было: обе стороны предложили драться на шпагах.

Дуэль должна была состояться в семь часов утра в лесу Ландри — маленькой рощице, расположенной в четверти льё от Шатодёна.

Сообщая Луи де Фонтаньё об итогах своей миссии, г-н де Морой пристально смотрел на него, пытаясь предугадать, до какого момента этого рассказа можно будет рассчитывать на крепость нервов у молодого человека.

Луи де Фонтаньё со спокойным лицом выслушал все подробности.

— Итак, — спросил его г-н де Морой, — вы владеете оружием, которым вам предстоит завтра драться?

— Владею — это громко сказано, — отвечал Луи, — поскольку завтра мне предстоит впервые воспользоваться им серьезно; однако рапирой я всегда действовал довольно ловко.

— В самом деле, — заметил г-н д’Апремон, — я вижу тут у вас на стене развешаны рапиры и маски.

— Не затруднит ли вас, любезный кузен, — опять обратился к молодому человеку г-н де Морой, — показать нам образчик вашего умения?

— Совсем нет, — ответил Луи де Фонтаньё. — Но позвольте, я зажгу несколько свечей, пусть у нас здесь будет светло.

Молодой человек зажег все имеющиеся в квартире свечи и лампы, и в комнате, где он принимал своих секундантов, стало светло как днем.

Господин де Морой и Луи надели маски, взяли рапиры и приступили к бою.

Как мы уже упоминали, Луи де Фонтаньё был воспитанником Сен-Сира, где он и прошел курс фехтования. Учителем юноши был некий Барон, хорошо известный еще и поныне всем, кто получал образование в этой военной школе, основанной г-жой де Ментенон вначале как пансион для девиц.

Высокого роста, хорошо сложенный, ловкий, Луи де Фонтаньё как следует воспользовался его уроками и по мастерству стал, как это принято называть в фехтовальных залах, первым среди вторых.

Он нанес г-ну де Морою три укола, а тот ему только один.

— Весьма доволен вами, мой любезный кузен, — сказал г-н де Морой. — Однако я никогда не фехтовал с господином д’Эскоманом и не могу вам ничего сказать о его мастерстве. Но перед вами стоит господин д’Апремон, а он, как я полагаю, владеет оружием примерно так же, как маркиз. Вы позволите передать ему рапиру?

— Господин д’Апремон окажет мне тем самым большую честь, — отвечал Луи де Фонтаньё с той естественной вежливостью, какая становится почти церемониальной в фехтовальном зале, где существует свой, если можно так выразиться, кодекс учтивости.

Господин д’Апремон в свою очередь поклонился молодому человеку и, взяв из рук г-на де Мороя рапиру и маску, принял боевую стойку.

На этот раз поединок шел почти на равных. Для провинции мастерство г-на д’Апремона было вполне первоклассным, и он даже слыл опытным фехтовальщиком. В течение четверти часа Луи нанес ему четыре укола и пропустил три.

— Вы можете уверенно драться с господином д’Эскоманом, сударь, — заявил г-н д’Апремон, отдавая юноше честь и снимая маску.

Луи поблагодарил обоих своих секундантов, и они удалились, предупредив, что зайдут за ним в половину седьмого утра и что ему надо быть готовым к этому времени.

Луи де Фонтаньё остался один; в руках он держал две рапиры и маску (вторая маска оставалась на его лице).

Повесив рапиры и маски на место, он сел за стол, где находились чернила, бумага и перья.

Не размышляя и не отдавая себе отчета в том, что он делает, Луи протянул руку к перу и принялся писать послание матери.

В это письмо, которое должно было быть отправлено лишь в случае смерти молодого человека, излилось все его сердце, выплеснулись все переполнявшие его нежные чувства.

Когда он писал последние строки, из глаз его потекли слезы.

И не следует заблуждаться: то не были ни страх, ни слабость — то было проявление высочайшего нервного исступления.

Когда письмо было уже сложено и запечатано, Луи де Фонтаньё показалось, что он не успел еще многого сказать матери.

Сорвав печать, он исписал еще две страницы.

Затем он лег и заснул, думая о Маргарите Жели.

Ночь прошла довольно спокойно; ему снилось, что покой его охраняют две женщины: они стояли по обе стороны его постели, и он видел, как у них стали мало-помалу отрастать длинные белые крылья, так что обе женщины в конце концов превратились в ангелов.

Около пяти часов он проснулся. Начинало светать. Через несколько минут после того как он открыл глаза, пробили часы. Ему оставалось еще полчаса грезить о двух ангелах, всю ночь простоявших на страже у его изголовья.

В шесть часов г-н де Морой и г-н д’Апремон постучались в дверь; секунданты нашли его уже одетым и готовым следовать за ними.

Они принесли с собой превосходно подготовленные дуэльные шпаги с ажурными эфесами; эти шпаги были незнакомы как маркизу д’Эскоману, так и Луи де Фонтаньё.

Поскольку было еще рано, они поговорили с четверть часа о каких-то пустяках и лишь затем вышли из дома.

У подъезда их ожидал экипаж г-на де Мороя; молодой хирург, предупрежденный заранее, должен был сам приехать на место дуэли.

Через пять минут Луи де Фонтаньё был на месте.

Спустя еще несколько минут приехали г-н д’Эскоман, Жорж де Гискар и шевалье де Монгла.

Противники приветствовали друг друга легкими, но учтивыми кивками. Четверо секундантов сошлись на переговоры; молодой врач при этом держался в стороне.

Совещание секундантов было непродолжительным, поскольку все условия дуэли были обговорены заранее.

Оставалось только выбрать шпаги среди тех, что были принесены секундантами Луи де Фонтаньё.

Бросили золотую монету, и право выбора оружия досталось маркизу.

Из вежливости он указал на шпаги своего противника, даже не осмотрев их.

Дуэлянты сняли верхнее платье, и секунданты подали им оружие.

Шевалье де Монгла и г-н де Морой заняли места рядом с противниками: каждый из них держал в руке трость, напоминая древних боевых судьей с их жезлами.

— Начинайте! — дали они команду.

Шпаги скрестились.

Маркиз д’Эскоман казался спокойным, и даже более чем спокойным — беззаботным. Легкая насмешливая улыбка кривила его тонкие губы, и, если бы он не хмурил слегка брови, можно было бы подумать, что он находится в фехтовальном зале на обычном состязании.

У Луи де Фонтаньё вид был скорее решительный и волевой, чем спокойный. Ноги его, казалось, были пригвождены к земле. Чувствовалось, что он считал своим долгом чести не отступать ни на шаг; сквозь его чуть приоткрытые губы с маленькими черными усами над ними можно было видеть двойной ряд ровных и белых как жемчуг зубов; его пристальный взгляд выражал одновременно любовь к жизни и непоколебимую решительность; чувствовалось, что человек, который смотрит так — с молодым задором и надеждой, — не хочет умирать и всей своей волей готов держаться за жизнь.