Александр Дюма - Блек. Маркиза д'Эскоман

Господин д’Эскоман, отличный фехтовальщик, вначале думал, что он легко разделается с противником, но после первых же выпадов по твердой и вместе с тем гибкой стойке Луи де Фонтаньё, по силе его ответных ударов, по ловкости, с которой он провел контр ответные удары, маркиз распознал в нем если не мастера, то, по крайней мере, искусного ученика.

Тогда он решил действовать осторожнее, изучить тактику своего противника: тот, по-видимому, решил не наносить ударов, а только защищаться.

Через несколько секунд г-н д’Эскоман сделал решительный выпад из четвертой позиции и нанес страшный удар снизу, который, казалось, неминуемо должен был пронзить врага насквозь, но острие его шпаги наткнулось под платьем Луи де Фонтаньё на что-то металлическое и соскользнуло в сторону, лишь слегка задев грудь.

Почувствовав холод оружия на своем теле, Луи де Фонтаньё машинально отразил удар противника, притом с такой силой, что шпага вылетела из рук г-на д’Эскомана и упала на землю; в ту же минуту весь перед рубашки Луи де Фонтаньё окрасился кровью.

Прежде чем маркиз успел нагнуться за упавшей шпагой, Луи проворно и ловко наступил ногой на клинок.

Каким бы храбрым и беззаботным ни был маркиз, однако за те несколько секунд, пока происходил этот внезапный поворот событий, он почувствовал, как холод смерти пробежал по его жилам; должно быть, он подумал, что противник, придя в ярость от раны, по всей видимости серьезной, как можно было судить по большим пятнам крови, обагрившим его рубашку, отплатит ему таким же ударом.

Но, вместо ответного удара, Луи де Фонтаньё поднял шпагу маркиза и подал ее рукояткой вперед противнику, перед этим учтиво отдав ему честь клинком.

Маркиз д’Эскоман снова принял боевую стойку, и их шпаги скрестились опять.

Бой готов был разгореться с новой силой, но тут шевалье де Монгла бросился между дуэлянтами и сильным ударом трости разъединил их клинки.

— Клянусь смертью, господа, — воскликнул он, — что вы не станете продолжать поединок. Как бы ни были вы несговорчивы, честь ваша уже удовлетворена. Послушайте, маркиз, забудьте что господин де Фонтаньё совершил тяжелую ошибку, когда пожелал, за неимением состояния, завоевать себе положение, но не слишком при этом оглядывался на государственные символы, и пожмите от всего сердца эту руку, ведь от нее целое мгновение полностью зависела ваша жизнь.

Остальные секунданты присоединились к г-ну де Монгла и заявили, что они не возражают против завершения поединка.

Господин д’Эскоман с необычайной любезностью уступил их настояниям:

— От всего сердца я делаю то, что вы просите, Монгла; я признаю свою серьезную вину перед господином де Фонтаньё, и он отомстил за нее столь благородно, что мне лишь остается добиваться чести быть его другом.

Луи де Фонтаньё поклонился и пожал руку, протянутую ему г-ном д’Эскоманом.

— Поверьте мне, сударь, — продолжал тот, — хотя я и любитель поединков, однако очень рад, что мой удар снизу из четвертой позиции не имел большего успеха: это жертва, которую мое самолюбие приносит угрызениям моей совести, поскольку я намеревался наилучшим образом осуществить этот удар, которому меня научил учитель фехтования в моем полку, а он был настоящий дуэлянт, из самых опытных. Однако — и если я добиваюсь у вас этого признания, то делаю такое скорее для сохранения репутации моего учителя, чем для удовлетворения собственного мелкого тщеславия, — однако признайтесь, что успеху вашего ответного удара чудесным образом помог не столько перемах, который вы противопоставили моему выпаду, сколько какой-то посторонний предмет под вашей одеждой, на который наткнулась моя шпага, не так ли?

Луи де Фонтаньё, еще находившийся под впечатлением испытанных им ощущений, усмотрел в словах маркиза нечто более, чем простой и малозначительный вопрос. Он решил, что г-н д’Эскоман заподозрил его в нечестности, и потому поспешно разорвал на себе рубашку, чтобы показать свою обнаженную грудь.

На этой груди виднелась кровавая рана, нанесенная шпагой маркиза.

Господин д’Эскоман составил себе верное представление о намерении, с каким это было сделано: он угадал мысль своего противника.

— Ах, сударь, — обратился маркиз к молодому человеку, — неужели вы можете предположить, что после вашего рыцарского поступка мне в голову может закрасться подобное подозрение? Да я просто имел в виду, что острие моей шпаги могло наткнуться на ваши часы или на какую-нибудь безделушку вроде талисмана или амулета, какие часто носят при себе молодые люди, и даже я, хотя уже и не молод, по-ребячески ношу.

— Да, на этот раз д’Эскоман прав, — сказал шевалье де Монгла, — и позволительно искать объяснение такому странному случаю. Послушайте, что я вам расскажу: я лично видел — это было в тысяча восемьсот четырнадцатом году, — как о топаз, вправленный в мой брелок, сломалась шпага офицера драгунов узурпатора, и, не случись этого, она пропорола бы мне живот. Обломок остался в оправе брелока, и, клянусь честью, поскольку моему противнику не пришло в голову запастись такими же латами, я ответил прямым ударом…

Краска, покрывшая щеки г-на де Монгла, завершила фразу: он вспомнил, хотя и несколько поздно, что ему также предстояла дуэль и что рассказ о его подвигах был сейчас весьма неуместен.

— Я полагаю, вы правы, господин маркиз, — сказал Луи де Фонтаньё, который, в то время как шевалье де Монгла предавался воспоминаниям о своих подвигах, ощупывал карман жилета.

— Убедитесь в этом сами, прошу вас.

Молодой человек обшарил свои карманы, и маленький кошелек, который принадлежал даме, остановленной им накануне, — кошелек, о котором он совершенно забыл, по крайней мере на время, — выскользнул из его пальцев, влажных от крови, и упал на траву.

Господин де Монгла подобрал его, вынул луидор из тонкой ткани, забрызганной в нескольких местах кровью, и внимательно осмотрел его.

— Тот же случай, что и с моим топазом! — торжествующе воскликнул он. — Посмотрите-ка, маркиз: золото, несмотря на его твердость, в одном месте повреждено. Тут вполне уместно повторить слова человека, тем более заслуживающего право считаться остроумным, что остроумие сегодня уже не в моде: "Молодой человек, вы удачно поместили деньги!"

И шевалье передал кошелек и монету г-ну д’Эскоману.

Наблюдая, как маркиз рассматривает их с не меньшим интересом, чем это делал шевалье де Монгла, Луи де Фонтаньё то краснел, то бледнел. Он боялся, как бы г-н д’Эскоман не узнал предмет, принадлежавший, по его мнению, любовнице маркиза.

Желая поэтому предупредить опасность, он произнес:

— Случай тем более удивителен, что этот кошелек мне не принадлежит.