Александр Дюма - Блек. Маркиза д'Эскоман

— О! Благодарю, благодарю вас, сударь, — воскликнула Эмма, с нескрываемой признательностью сжимая руку молодого человека. — Боже мой! Неужели после всего, что было, это чудо невозможно? Господин д’Эскоман умен, у него доброе сердце… Если бы кто-нибудь ему указал пропасть, к которой он подходит, если бы кто-нибудь поведал ему о моей любви и моем отчаянии! Уверена, он тотчас отказался бы от своих заблуждений… Но нет, я ошибаюсь, люди предпочитают раздавать лишь ту милостыню, что легко им досталась, а та, что я прошу дать мне из сострадания, будет слишком дорого стоить их эгоизму… Тем не менее, как бы я благословляла имя того, кто вернул бы мне счастье! Будьте же этим человеком, сударь; именно с этой целью Господь понудил нас встретиться и внезапно вызвал в нас взаимную приязнь, суть которой вы неправильно поняли. Вы ведь молоды, и вы почти подружились с господином д’Эскоманом; он будет слушать вас охотнее, чем других: советы стариков слишком напоминают нравоучения; к тому же этим утром вы подарили ему жизнь, и он не сможет оскорбиться вашими словами. Сделайте это, умоляю вас, сударь, сделайте это!

— А если я попытаюсь сделать то, что вы меня просите, и потерплю неудачу, на что я смогу рассчитывать, сударыня?

— Боже мой! Остерегитесь, вы предлагаете уже не услугу, а торг. О! Вы не думаете, что говорите.

— Вы опять правы, вы всегда правы, сударыня, простите меня! Слепой, если не происходит чуда, не прозревает вдруг; он ходит впотьмах и спотыкается. Да, вы правы, я чувствую, что сделать это невозможно, но я обещаю попытаться. Мне придется забыть то, что могло вдохновлять меня в миг опьянения, и думать только о том, чтобы завоевать право называться вашим другом. Если необходимо, чтобы жертва моя была абсолютной, она будет такой; отныне я не напомню вам ни жестом, ни взглядом о том, чего это мне стоит. Прощайте, сударыня, и если ваше желание будет невыполнимо, не обвиняйте в этом ни мою волю, ни мое усердие.

— Ах, сударь! — воскликнула Эмма. — Как бы я хотела иметь два сердца, чтобы разделить их между мужем и вами!

При этих словах г-жа д’Эскоман, невольно поддавшись порыву признательности, вскинула руки на шею Луи де Фонтаньё. Длинные локоны ее волос касались лица молодого человека. В течение нескольких мгновений ее взволнованная грудь соприкасалась с его грудью, и биения их столь простых, чистых и в то же время столь страстных сердец слились.

Но маркиза тотчас опомнилась и устыдилась подобного порыва признательности к человеку, с которым она еще накануне не была знакома; она раскланялась с ним с неловкостью, выдававшей ее смятение, а затем удалилась в свою комнату.

Еще мгновение Луи де Фонтаньё неподвижно стоял, безотрывно глядя на дверь, закрывшуюся за ней. Затем он громко, почти болезненно вздохнул; эмоции душили его; многочисленные и противоречивые чувства заставляли цепенеть его душу; ему казалось, что он находится во власти сновидения. Он сделал несколько шагов к двери вестибюля, намереваясь в свою очередь выйти, но ему не хватало ни дыхания, ни сил, ни воли, и он упал в кресло, стоявшее у дверного проема.

Он не слышал, как за его спиной приоткрылась дверь и из-за нее показалась голова Сюзанны Мотте; гувернантка старательно оглядела гостиную, чтобы удостовериться в том, что молодой человек был там один.

Голос Сюзанны Мотте вывел Луи де Фонтаньё из оцепенения, в которое он впал. Одного голоса для этого, возможно, и не хватило бы, но гувернантка не только обратилась к молодому человеку со словами, но и коснулась его плеча.

— Не угодно ли, сударь, чтобы я вас проводила? — спросила она насмешливым тоном.

Луи де Фонтаньё приподнял голову и узнал в своей собеседнице пожилую женщину, которую он встретил накануне и заметил час назад за стеной сада.

Тотчас же она полностью завладела его вниманием, как будто бы он понял, что эта совершенно незнакомая ему пожилая женщина в будущем должна будет иметь сильное влияние на его судьбу.

Мы уже описали нравственный портрет Сюзанны Мотте, забыв о физическом; исправим же это упущение.

Сюзанна Мотте была пятидесятилетняя маленькая толстая женщина с довольно заурядной внешностью. Оплывшие жиром щеки слегка приглушали лукавство в чертах ее лица, отнюдь не лишенного характера. Толстые, мясистые губы, вздернутые в уголках и окаймленные пушком, а также выступающий подбородок свидетельствовали о ее сильной воле. Низкий лоб с волосами, спадающими почти до бровей — таких же седых и жестких, как эти волосы, придавал бы ее широкому лицу причудливое выражение, если бы не живость бледно-голубых глаз, взгляд которых, казалось, стремился глубоко проникнуть в сердце того, на кого они смотрели.

Пока Луи де Фонтаньё рассматривал ее, Сюзанна бесцеремонно уселась на один из стульев гостиной; вид ее говорил о том, что она только что прошла большое расстояние: на лбу ее блестели крупные капли пота. Она вытерла их большим клетчатым носовым платком, а затем, тяжело дыша, как усталая лошадь, которую ведут к водопою, слово в слово повторила свой вопрос, обращенный к молодому человеку:

— Не угодно ли, сударь, чтобы я вас проводила?

— Нет, — отвечал Луи, — но вместо этого я хочу попросить вас об одной услуге.

— Какой?

— Объясните мне сказанные вами вчера вечером слова: они остались для меня загадкой.

— Я их уже не помню.

— Однако я помню их достаточно хорошо, чтобы передать их слово в слово на суд господину маркизу д’Эскоману. Вероятно, в устах домашней прислуги они покажутся ему весьма странными.

Глаза Сюзанны сверкнули как две молнии.

— Я не служу господину д’Эскоману, — отвечала она, не пытаясь даже скрыть своего презрения, — я кормилица и гувернантка госпожи маркизы, и он не имеет никакого права разлучить меня с ней.

— Значит, вы ее очень любите? — спросил Луи де Фонтаньё, для которого разговор об Эмме уже был счастьем.

— О ком вы говорите? О моей дочери?

— Я говорю о госпоже маркизе.

— Почему же, или, вернее сказать, как же мне не любить ее, когда я ее вырастила? Вот вы уже полюбили ее, хотя увидели вчера лишь в первый раз.

— Вы, кажется, подслушали мой разговор с маркизой!

Сюзанна Мотте рассмеялась.

Луи пристально посмотрел на нее и спросил:

— Что же смешного вы нашли в моих словах?

— Когда вы узнаете, что не проходит и ночи, чтобы я не вставала поглядеть, как она спит, часами прислушиваясь к ее дыханию, следя за выражением ее лица, готовая разбудить ее, если жизненные печали будут преследовать ее во время сна, — то не удивит ли вас мое желание узнать, о чем говорил с ней человек, на мгновение ставший хозяином ее судьбы?