Александр Дюма - Блек. Маркиза д'Эскоман

— Господин маркиз, — сказала Сюзанна, держась прямо и твердо, насколько позволяла ее тучность, и не пытаясь скрыть гнева, заставлявшего сверкать ее взгляд, — господин маркиз, кажется, зло насмехается над нами. Это меня нисколько не удивляет, ведь господин маркиз всегда так великодушен по отношению к женщинам!

— Никакое мое великодушие не будет чрезмерным по отношению к вам, госпожа Сюзанна, и я могу лишь выразить вам признательность за благожелательное внимание, которое вы проявляете ко мне при всяком удобном случае.

Затем, обратившись к Луи де Фонтаньё, маркиз продолжал:

— Бьюсь об заклад, дорогой мой, что до моего прихода гувернантка моей жены расхваливала вам меня.

Луи де Фонтаньё отважился было услужливо солгать, но Сюзанна не дала ему на то время.

— Господину маркизу следовало бы знать, — произнесла она, — что я не имею привычки браться за невыполнимые задачи…

Нисколько не оскорбляясь подобной дерзостью, маркиз громко расхохотался.

— Браво! — воскликнул он. — Вот за это я и люблю тебя, моя толстая гуронка, моя свирепая алгонкинка! В самом деле, только ты и развлекаешь меня в этом печальном доме.

— О! Можете не утруждать себя, господин маркиз, говоря мне дерзости. Слава Богу, я и без того вас ненавижу.

— Как раз это меня и приводит в восторг, это и придает вам большую цену в моих глазах, моя целомудренная Сюзанна; но вы ненавидите не одного меня, вы ненавидите также и моих друзей… Как там вы их называете на вашем поэтическом и колоритном языке?

— Шалопаями! — резко ответила гувернантка.

— Ах, вот как! Шалопаи! Итак, мой дорогой Фонтаньё, если вы хоть минуту рассчитывали на дружбу госпожи Сюзанны, вы не взяли в расчет меня; для нее вы теперь превратились в чудовище, так как стали одним из моих друзей.

— Неужели это действительно так, маркиз? — спросил Луи де Фонтаньё.

— Так, значит, я угадала, так, значит, не ошибалась, что маркиз ваш друг! Прекрасно! Поскольку вам, несомненно, есть что сообщить маркизу, а я могу помешать вашему разговору, я удаляюсь.

И Сюзанна величественно проследовала в комнату маркизы.

Луи де Фонтаньё хотел было ее задержать, так как он не сомневался, что она поторопится сообщить г-же д’Эскоман свое не слишком выгодное о нем мнение, порожденное ее чрезмерной недоверчивостью.

Маркиз проводил Сюзанну взглядом и сказал, пожимая плечами:

— Я считаю эту бедную старуху немножко помешанной. К своей госпоже она привязана как собака и скалится на всех, кто к той приближается. Вот почему я потешаюсь над ее чудаковатостью, и, пожалуй, это лучшее, что мне остается делать.

— В самом деле, мне показалось, что она глубоко предана госпоже маркизе, — заметил Луи де Фонтаньё, постепенно приходя в себя и надеясь, что Сюзанна, привычки которой ему теперь стали известны, подслушивает их, а он был не прочь несколько реабилитировать себя в ее глазах.

— Да, без сомнения… А, кстати, позволила ли госпожа д’Эскоман сохранить вам ту чудодейственную золотую монету?

Тут Луи де Фонтаньё впервые вспомнил, что он совершенно забыл про предмет, послуживший поводом для его визита к г-же д’Эскоман.

Рука его машинально потянулась к карману, и он достал оттуда зеленый шелковый кошелек.

— О! Несомненно, раз он при вас, — заметил муж Эммы. — Примите же, мой дорогой Фонтаньё, мои самые искренние поздравления с вашим успехом. Как вы нашли маркизу?

— Не буду скрывать от вас, сударь, — произнес молодой человек, — она произвела на меня глубокое впечатление; невозможно соединить в себе столько очарования и в то же время оставаться такой милой и трогательной.

— Черт возьми, сколько огня, дорогой мой! Можно подумать, будто вы уже влюбились. Ну, полноте, не надо краснеть; заранее предупреждаю, что я один из удобнейших мужей; да, маркиза мила, и притом обладает одним драгоценным для меня качеством — она не препятствует ни одной из моих склонностей.

Луи де Фонтаньё решил, что теперь наступила подходящая минута, чтобы приступить к действиям, которые он замыслил.

— Да, — начал он, — однако не думаете же вы, что она от этого не страдает и что ее покорность проистекает из благополучия или же равнодушия?

— Да перестаньте же! — воскликнул маркиз д’Эскоман. — Злая волшебница Карабосса и вас коснулась своей палочкой. Признайтесь: Сюзанна уже успела сдвинуть вам мозги набекрень? Э, нет, мой дорогой! К тому же я предоставил жене полную свободу действий, а, видите ли, свобода для женщины — лучший властелин!

— Простите, маркиз, — возразил Луи де Фонтаньё, — но мне кажется, что ее сердце предпочло бы неволю, если бы ваша любовь позлатила ей оковы.

— Оставим сентиментальные фразы кондитерам и поэтам, мой дорогой друг, — отвечал г-н д’Эскоман, переходя от напускной веселости к серьезному тону, совершенно ему несвойственному. — Жена моя, наверно, плакала перед вами; слезы ей к лицу — женщины столь же легко плачут, как и улыбаются, когда улыбка их красит, — и она склонила вас заступиться за нее. Я бы мог обидеться на непристойность, с какой она посвящает посторонних в тайны нашей семейной жизни — ведь вы не первый ее защитник, которого она мне посылает, дорогой мой Фонтаньё, — но я прощаю ей это ребячество, как, впрочем, прощаю и остальные ребячества, которые она совершила за три года нашего супружества. Я не буду пытаться оправдаться; возможно, на вашем месте я думал бы так же, как вы; однако позднее, оказавшись на моем месте, вы будете действовать так же, как и я, и только тогда вы сможете оценить, как отталкивающе звучат все эти слова об обязанностях идолге для независимого человека… Кстати, вы ведь знакомы с Маргаритой Жели?

— Нет, маркиз, я не удостоен этой чести.

— В самом деле? Ну что ж, тем хуже для вас! Если бы вы ее увидели, вы бы лучше поняли мое философское равнодушие к очарованию госпожи д’Эскоман, которой следовало бы удовлетвориться хорошей и мирной дружбой, предоставляемой ей супружеством, — дружбой, в которой, уж поверьте, я никогда ей не отказывал. Ну, довольно, пусть больше между нами не встают вопросы о таких серьезных предметах; разве это не наводит на вас такую же скуку, как и на меня?

Дурное расположение духа, сквозившее в последних словах г-на д’Эскомана, и сухость его тона совершенно расстроили Луи де Фонтаньё; он понял, что взятое им на себя дело было совсем не легким, как показалось ему вначале, и, раскланявшись с маркизом, удалился обдумывать сложившееся положение.

В Шатодёне, как и во всех провинциальных городах, был свой знаменитый трактир.

Содержателя знаменитого шатодёнского трактира звали г-н Бертран, а его заведение имело вывеску "У Золотого солнца".