Александр Дюма - Блек. Маркиза д'Эскоман

Став незримым свидетелем этих интимных сцен, Сюзанна заключила, что ее догадки были небезосновательны и что все казавшееся г-же д’Эскоман гранитными укреплениями, надежно охраняющими ее шаткую добродетель от искушений, которые осаждали Эмму вопреки ее воле, было лишь жалкой глиняной стеной, готовой рухнуть от малейшего нахмуривания ее бровей, как рухнули башни Иерихона от звуков трубы Иисуса Навина.

Сюзанна поспешила сообщить эту добрую весть Эмме.

Но г-жа д’Эскоман приняла эту новость крайне плохо, так плохо, что несколько слезинок оставили след на щеках гувернантки — такое впечатление произвели на нее упреки ее воспитанницы, первые, с тех пор как та появилась на свет.

Эмма попыталась заставить свою старую кормилицу увидеть всю гнусность ее происков; она пояснила Сюзанне, сколь предосудительны цели, поставленные ею перед собой, и неблаговидны средства, предназначенные для их достижения. Но там, где был бессилен голос совести, слова Эммы не могли найти отклика. Ведь вовсе не любовника хотела дать ей Сюзанна, но здоровье и жизнь; а по ее убеждению, жизнь и здоровье г-жи д’Эскоман зависели от добытой таким путем уверенности в том, что Луи де Фонтаньё не любит Маргариту Жели.

Вывести бедную женщину из порочного круга, в котором сосредоточились ее рассуждения, оказалось невозможно.

Так что с того же самого вечера она вернулась к выполнению задачи, взятой ею на себя, с неутомимой настойчивостью, свойственной детям и дикарям. Отвергнутая Эммой, Сюзанна уже на следующий день начала все сначала, не растерявшись от своей неудачи; она без перерыва, без передышки надоедала своей хозяйке, говорила с ней только о Луи де Фонтаньё, об огромной любви, которую он питал к ней, о горестях и печалях, угнетавших и его тоже в том положении, в какое он был ввергнут из-за своего минутного заблуждения.

Вода, падающая со скалы капля за каплей, точит камень; искушающие речи Сюзанны, вызовы, брошенные природному самолюбию женщины и ее страсти, призывы, обращенные к ее жалости по отношению к этому несчастному молодому человеку, который, как и она сама, мог не перенести страданий и умереть, должны были сломить сопротивление изнемогавшего сердца Эммы, державшегося лишь благодаря той чудесной уравновешенности, что так часто встречается у светских женщин.

И вскоре Эмма перестала принуждать свою гувернантку к молчанию; она уже оспаривала, вместо того чтобы порицать, и начиная с этого дня была обречена: ее поражение было всего лишь вопросом времени и случая.

Победоносная Сюзанна обращала в прах все доводы своей госпожи, используемые ею в этой обороне in extremis; но был один довод, который ей опровергнуть не удавалось: если Луи де Фонтаньё не любит Маргариту, то почему же он продолжает эту скандальную связь, восстанавливающую против него всех порядочных людей?

Не слишком осведомленная в вопросах, касающихся нравов и привычек людей благовоспитанных, Сюзанна видела, что тут ее обычной проницательности недостаточно. Она понимала причины такой терпеливости Луи де Фонтаньё не больше, чем ее госпожа. Так что она не отвечала на этот вопрос, стараясь уклониться от него.

Гувернантка изобразила картину (и на этот раз в ней не было заметных преувеличений) тех обольщений, каким, как она слышала, противостоял молодой человек в течение нескольких дней, посвященных ею наблюдению за ним. Мозги гувернантки должны были быть более тонко устроенными, чтобы она могла явить перед своей хозяйкой столь же откровенные картины, какими оказались те, что она изобразила с единственным намерением — доказать ей, сколь мало ценит Луи де Фонтаньё свою искусительницу.

Случайность, а вернее всего женская натура, помогла Сюзанне. Своими рассказами гувернантка пробудила в Эмме чувства, неведомые ей до тех пор, сердечный жар, который не заставляли ее испытывать многочисленные измены г-на д’Эскомана. Описание неистовых ласк Маргариты разжигали в ней одновременно чувственность и ревность. Нежная Эмма ощущала, как жало ненависти вошло в ее душу; молодая женщина, целомудренное сердце которой раньше с отвращением воспринимало такого рода безобразия, теперь порицало их только из зависти.

Физическое состояние г-жи д’Эскоман снова ухудшилось; она совсем лишилась сна; кошмары, заполнявшие ее сновидения, настолько пугали ее, что она уже не осмеливалась закрывать глаза; бессонница обернулась быстрым упадком сил.

Однажды ночью Эмма, сломленная одолевавшей ее усталостью, уснула, но вдруг пробудилась с громким криком.

Сюзанна тотчас прибежала к ней и обнаружила маркизу задыхающейся; глаза ее блуждали, а лицо горело то ли от лихорадки, то ли от волнения.

— Я хочу все увидеть сама! — кричала г-жа д’Эскоман резким и дрожащим голосом. — Я хочу увидеть все своими глазами; и если ты, Сюзанна, обманула меня, что ж, я умру без всякого сожаления; если же он действительно любит меня, то нет, нет! Я не хочу умирать, пока не услышу от него признания в любви и сама не отвечу ему: "И я тоже люблю тебя!"

— Ты не умрешь, дитя мое! — отвечала кормилица вне себя от радости: она подумала, что беды Эммы наконец-то приближаются к концу.

С самого утра гувернантка отправилась к матушке Бригитте, дрожа от мысли, что какая-нибудь помеха может расстроить ее замысел. Она внушила старушке, будто родственница Луи де Фонтаньё желает дать себе отчет в том, что происходит между Маргаритой и молодым человеком, обманывающим свое семейство пустыми обещаниями разорвать эту связь.

Значительная денежная сумма, врученная ею матушке Бригитте, подкрепила ее преданность и умение молчать, и старуха даже великодушно вызвалась постоять на страже, пока Сюзанна и Никола будут расширять отверстие для подслушивания.

Сюзанна лишь напевала вполголоса, раздирая себе в кровь пальцы и ломая ногти о кирпичи и затверделую штукатурку; она выполняла эту работу с таким рвением, что готова была бы разобрать и весь дом.

Между женщинами было условлено, что Сюзанна придет к матушке Бригитте в три часа в сопровождении той самой родственницы молодого человека. Никола должен был уже за полчаса до этого стоять у дверей дома. Ему следовало предупредить условным знаком обеих дам, если там появится какая-нибудь опасность, препятствующая тому, чтобы они отважились подняться по лестнице.

Нетерпение, с утра мучившее Эмму, сделало все эти предосторожности бесполезными.

Когда она с Сюзанной подошла к дому, Никола не было на посту; зато Маргарита стояла за окном, прячась за приоткрытые ставни.

Она обратила внимание на двух женщин, вошедших в проход к дому; походка одной из них поразила ее; Маргарита осторожно приоткрыла дверь и, несмотря на густую вуаль, скрывавшую лицо г-жи д’Эскоман, безошибочно узнала ее.