Александр Дюма - Блек. Маркиза д'Эскоман

И на протяжении всего дня она безоговорочно предавалась упоению, охватившему целиком все ее существо.

Если Сюзанна оставляла на какое-то время молодых людей наедине, начинались беседы и бесконечные излияния чувств — так много у них было что рассказать друг другу и о чем спросить друг друга, выразив свою обоюдную признательность и любовь; затем следовали долгие объятия и заверения в вечной преданности, которые нельзя ни повторить, ни понять. Когда же Сюзанна появлялась снова, некоторая скованность, возникавшая у влюбленных из-за ее присутствия, казалось, удваивала ценность их общения между собой. Они украдкой пожимали друг другу руки, и этого прикосновения было достаточно, чтобы заставить трепетать их тела. Молодые люди шепотом обменивались словами любви, наполнявшими их глаза нежной томностью. Порой они осмеливались и на поцелуй, доставлявший столько же удовольствия тому, кто позволял себя целовать, сколько и тому, кто украдкой целовал; когда же Сюзанна заставала влюбленных врасплох, они громко смеялись.

Несмотря на возражения Сюзанны, ссыпавшейся на неприличие подобных обязанностей для г-жи д’Эскоман и подкреплявшей свои доводы обвинением ее в полнейшем кулинарном невежестве, Эмма вознамерилась помогать гувернантке в приготовлении еды. И поскольку никто в их скромном жилище не имел права оставаться без дела, Эмма потребовала, чтобы, в то время пока она будет отдаваться этим новым для нее обязанностям, Луи де Фонтаньё расчистил кусты ракитника и сирени, под которыми ей захотелось обедать; однако занятия эти разъединили влюбленных, и они не замедлили оставить свои рабочие места, чтобы вновь обрести друг друга. Луи де Фонтаньё от души смеялся над неловкостью, с какой бывшая светская дама исполняла обязанности, возлагаемые ею на себя. Эмма брала из рук своего возлюбленного тяжелый заступ и давила на него своей тонкой изогнутой ножкой, но при этом ей не удавалось даже затронуть поверхность земли.

После обеда они покинули устроенную ими беседку и, взявшись за руки, направились в сторону сада, тянувшегося вдоль берега реки.

Глядя, как они удаляются, Сюзанна плакала от умиления. Никогда еще щеки ее дорогой девочки не горели таким румянцем, как сегодня, никогда еще на ее устах не играла такая счастливая улыбка, никогда еще глаза ее так ярко не блестели; бедная старушка хвалила себя за победу, одержанную ею, как она полагала, над смертью.

Было семь часов вечера. Солнце уже спустилось за горизонт, и его диск, наполовину скрытый за радующими взор далями холма Сюси, озарял его багровым цветом и придавал реке, широко разлившейся у его подножия, вид огненного озера.

Воздух был пропитан невыразимым благоуханием весны — того времени года, когда чудится, что даже листья пахнут, как цветы, и из самой земли исходят запахи ежегодного возрождения жизни растений.

Легкий ветерок тихо колыхал высокие травы, шелестела листва тополей, и этому шелесту вторило радостное вечернее приветствие, какое дневные пернатые посылали светилу, дававшему им свое тепло и свет.

Несколько запоздалых стрекоз слегка касались своими стальными грудками острых листьев дикого ириса и стрелолиста; несколько пчелок еще жужжали над незабудками, барвинками и фиалками, расцвеченным поясом окаймлявшими берег реки.

То были минуты, когда природа, стараясь казаться еще красивее, с любовью наряжается во всем своем великолепии, перед тем как погрузиться в молчание и мрак, — возвышенный урок, не потерянный для мудрецов, которые увенчивали себя розами, когда им предстояло перейти от жизни к смерти, этой недолгой тьме, предшествующей воскрешению!

Луи де Фонтаньё и Эмма брели среди колеблющихся прибрежных трав. Губы их были сомкнуты, но никогда еще их сердца так хорошо не понимали друг друга. Тихого пожатия, соединявшего их руки, было достаточно, чтобы влюбленные сообщали друг другу о сильных впечатлениях, какие производило это прекрасное зрелище на их души, приведенные в умиление любовью.

Когда они вернулись к месту, откуда началась их прогулка, Луи де Фонтаньё отвязал от берега лодку, перенес в нее Эмму, взял весла и стал грести вверх по течению реки. В том месте, где они находились, постоянные наносы реки образовали под прикрытием острова Анго пять или шесть островков, ставших его отростками; эти островки располагались так близко друг от друга, что ветви венчающих их деревьев сплелись, образовав непроницаемый свод зелени над узкими протоками между ними.

Скользя в лодке по светлому зеркалу воды между этими цветущими берегами, под этим шелестящим сводом, Эмма вновь предалась своей восторженности. Она сидела на корме лодочки, облокотясь о борт и склонив на руку голову. Прихотливый ветерок развевал ее волосы, и они напоминали хлопья золотистой дымки; ее полузакрытые глаза, казалось, были погружены в созерцание Неба, и если бы не сохранявшаяся на ее губах улыбка, если бы не ее учащенное дыхание, вздымавшее прозрачную ткань ее корсажа, то можно было бы подумать, что душа ее покинула тело.

Но какова бы ни была притягательная сила впечатлений, которые испытывала г-жа д’Эскоман, они не завладели мыслями Луи де Фонтаньё.

Он бросил весла и придвинулся к Эмме.

Лодка, предоставленная самой себе, тихо поплыла по течению.

Лицо молодого человека приобрело в эту минуту выражение, какого г-жа д’Эскоман никогда прежде у него не видела. Заметив, что он придвинулся к ней, что глаза его блестят, а губы побелели, Эмма испугано приподнялась и умоляюще протянула к нему руки.

— Неужели ты теперь боишься меня? — с волнением, сделавшим невнятным его речь, произнес он.

Эмма попыталась вернуть себе улыбку, отрицательно покачала головой и уступила молодому человеку место рядом с собой.

Луи де Фонтаньё обвил своей рукой талию г-жи д’Эско-ман и прижал любимую к своей груди. Эмма поддалась этому нежному объятию, но он почувствовал, как по телу ее пробежала нервная дрожь.

— Тебе холодно, — произнес он. — Не лучше ли вернуться домой?

— Нет, нам здесь так хорошо. С сегодняшнего утра мне кажется, что я вошла в неведомый мне мир; я чувствую в своей душе энергию, о которой раньше и не подозревала; силы мои удвоились, а мое тело стало нечувствительным ко всему, кроме любви. О! Поистине, она и есть жизнь!

— Но между тем мы еще не преодолели ее порога? — прошептал Луи де Фонтаньё.

— Возможно ли умереть, так и не услышав звуков этого слова, в котором заключено столько счастья? Луи, повтори еще, что ты любишь меня!

— Да разве ты можешь сомневаться в этом?

— О! Конечно же нет. Но я хочу услышать нежную мелодичность этих слов, произносимых тобою.

Вместо ответа Луи де Фонтаньё запечатлел поцелуй на губах молодой женщины.