Александр Дюма - Блек. Маркиза д'Эскоман

В этом поцелуе было столько страстности, что он оказал на Эмму неожиданное воздействие: она испуганно вскрикнула и попыталась освободиться из судорожно сжатых рук молодого человека.

В эту минуту лодка получила сильный толчок, и оба они упали на колени; легкое суденышко наскочило на песчаную отмель, тянущуюся от острова Виньерон.

— Умоляю тебя, любимый мой! — воскликнула г-жа д’Эскоман, оставаясь в положении, какое она приняла по воле случая. — Ведь мы с тобой уже так счастливы! Чего же ты можешь желать большего от нашего союза, который Господь наделил такими радостями? Понимаешь, я боюсь! Я так исстрадалась, что надо быть снисходительным ко мне; я боюсь потерять это блаженство, только что коснувшееся моих губ. Боже мой! Я принадлежу тебе, и не только сердцем, я принадлежу тебе вся. Однако сжалься над моими страхами, которые я не могу высказать, но они столь мучительны, что заставляют меня плакать. А вдруг ты перестанешь любить меня?!

Луи де Фонтаньё ничего не понял из того, что претило целомудренной женщине. Он не осознавал, что заставить Эмму столь резко спуститься с заоблачных высот, в которых находила радость ее чистая любовь, означало испугать эту душу, лишенную всякой чувственности.

— Это вы не любите меня! — отвечал он сухим голосом.

При этом упреке лицо г-жи д’Эскоман покрылось слезами. Вместо ответа она упала в объятия молодого человека, и своими страстными поцелуями он осушил ее слезы.

Спускавшаяся ночь постепенно окутала всю долину; на небе мерцали звезды, отражаясь на темной глади воды.

Сквозь заросли вяза и орешника, покрывавшие островок, в молчании пробирались две сплетенные между собой тени; раздвинув ветви хмеля и ломоноса, встававшие перед ними стеной, молодые люди сели под ивами, на берегу реки, обращенном к долине.

Луна медленно плыла над холмами Шенвьера и серебрила листву ив над головами влюбленных, а у их ног нашептывала речная волна, переливаясь тысячами алмазных спиралей.

Внезапно звонкая трель пронзила ночную тишину.

Это был соловей, разливавший свою восхитительную песню любви.

Маленький домик на берегах Марны, казалось, наконец-то оправдал данное ему прежде времени название "Благословенный уголок".

На протяжении полугола уделом тех, кто обитал в нем, было совершенное счастье, и на Кло-бени упал отсвет этого счастья: усадьба приняла отрадный для глаз облик.

Сад был расчищен, дорожки посыпаны песком; грушевые, персиковые и яблоневые деревья вновь обрели соразмерные пропорции, утерянные из-за нерадивости предыдущих хозяев. Виноградные лозы уже не имели прежнего буйного вида — несомненно живописного, но свидетельствующего о слабом плодоношении. Домик был старательно оштукатурен, а аристократка Сюзанна даже потребовала, чтобы бедное убранство нижнего этажа было приведено в соответствие с изяществом комнат второго.

Время в этом уединенном убежище текло для молодых людей быстро и незаметно.

Сельские занятия имеют свойство более всего нравиться влюбленным; больше других влюбленные чувствительны к радующему взор виду цветов; больше других они могут интересоваться их ростом.

Эмма необычайно пристрастилась к своему маленькому цветнику. Она копалась в земле, не опасаясь, что загорят ее белые нежные ручки, а Луи де Фонтаньё помогал ей ухаживать за ее цветами. Остальное время они посвящали водным прогулкам, чтению и, наконец, беспрестанному спряжению глагола "любить".

Эмма была теперь всегда счастлива. Каждое утро, пробуждаясь, она с удивлением обнаруживала, что жизнь еще прекраснее, чем ей казалось накануне; каждый день она замечала, что ее возлюбленный становится ей все дороже; она все больше радовалась, что принесенная ею жертва привела к такому коренному изменению в состоянии ее души.

Все, что могло вызывать у нее тревогу по поводу беззаконности ее совместной с Луи де Фонтаньё жизни, исчезло. Успех, сопутствующий совершенному поступку, быстро берет верх над угрызениями совести; к тому же, совести г-жи д’Эскоман было чем оправдать себя: это Эмме следовало обвинять тех, кто заклеймил ее позором.

Однако Луи де Фонтаньё не шел вслед за ней на этой восходящей стадии ее любви. Несомненно, он тоже был счастлив, он тоже любил свою подругу, он тоже любил только ее одну; но счастлив он был скорее под действием какого-то душевного оцепенения, а не ясного восприятия сложившихся обстоятельств. Он любил Эмму, поскольку глубокому спокойствию, царившему вокруг них, удавалось обуздывать волнение его ума, а его сердце, которому была предоставлена свобода выражать свои чувства, не могло не находить приятной жизнь подле этой очаровательной молодой женщины, тем более что он без конца находил в ней новые достоинства; он любил ее, поскольку ему казалось невозможным оставаться сдержанным перед лицом этой страстной и целомудренной нежности, следившей за каждым его взглядом, чтобы сделать для себя законом его желания; но он не осмелился бы заглянуть в свою душу, он побоялся бы спросить себя, как это без боязни делала г-жа д’Эскоман, а не различает ли эта душа еще что-нибудь вне этого оазиса, где они остановились на привал. Его мучили бы опасения, что ответ не согласовывался бы с тем, чего требуют деликатность и честь, и, пребывая в сомнениях, он заглушал в себе неясное чувство, смутно различимое им в своем сердце и когда-то ставившее его мечтания много выше будничной действительности; он закрывал глаза, лишь бы этого не замечать, и в этом смятении духа день ото дня принимал свою любовь за страсть, которую он полагал себя обязанным испытывать.

Такое душевное состояние молодого человека порой давало о себе знать на его лице. Бывали дни, когда при виде возвышенности характера Эммы и безмерности ее любви он внезапно испытывал упадок душевных сил, и это ему не удавалось скрыть. Он ужасался собственной ничтожности перед своей подругой, и, в то же самое время, в тех мыслях, что проносились в его голове, он узнавал те, какие прежде заставляли его оставаться столь равнодушным, когда у Маргариты во всю силу проявлялась ее безудержная страсть к нему. Он с ужасом спрашивал себя, а не может ли быть так, что его сердце неспособно любить, и впадал в уныние, которое Эмме с трудом удавалось у него рассеять.

Молодая женщина совершенно не догадывалась о причинах внезапно наступавшей у него подавленности. Лишь одно тревожило спокойствие и благополучие ее души, и то был вопрос сугубо материальный.

Госпожа д’Эскоман откладывала со дня на день разговор, в котором она собиралась осведомить Луи де Фонтаньё о положении ее дел; тайком даже от Сюзанны она отдала своему поверенному драгоценности, поручив ему продать их в Париже; на вырученные деньги можно было прожить несколько лет, принимая во внимание то скромное существование, какое вели молодые люди.