Александр Дюма - Блек. Маркиза д'Эскоман

— Так вот, этот луидор, недавно вынутый из медальона, луидор с изображением Карла Десятого, который я не могла не узнать, потому что над головой короля была пробита дырочка, — он сам мне его дал сегодня.

— Он сам?

— Да, он заплатил мне за два букета, которые торопился отнести мадемуазель Маргарите.

— Мадемуазель Маргарите? О! Но это невозможно!.. Ты ошибаешься, Сюзанна!.. Этой женщине?!.. Нет, нет, это не так!

— Если бы это было не так! Понимаешь, этот оказался еще хуже, чем прежний! Тот обладал всеми пороками Сатаны, а у этого есть один, превосходящий их все: подлость. Это так, как я говорю, и ты не можешь, ты не должна больше любить его. О! Сюзанну не обманешь… Как только он бросил на мой лоток этот луидор, как только я узнала монету, которой он должен был дорожить как святыней, я пошла за ним следом — от магазинов, где он делал какие-то покупки, и до дома этой девки; я видела, как он поднимался по лестнице с двумя букетами в руках. Я давно уже знала, что он ходит к ней, однако хотела утаить это от тебя… Но такое переполнило мое терпение, и я решила, что все расскажу тебе сегодня; эта любовь отвратительна, и я могу дать тебе оружие для борьбы с ней — презрение; в этом мире никто, кроме меня, не будет любить тебя так, как ты того заслуживаешь… Давай, попробуй! Этот человек однажды продаст тебя, как он продал твой талисман!

Но Эмма уже давно не слушала свою старую подругу. После первых же слов Сюзанны золотая монета выскользнула из рук молодой женщины и покатилась по полу. Сама же Эмма упала на колени и замерла в этом положении — безмолвная, раздавленная таким разоблачением.

Сюзанна обняла ее, но при первом же ее прикосновении маркиза вышла из своего оцепенения и освободилась от объятий кормилицы.

— Уедем! Уедем! — воскликнула она. — Я боюсь, что если увижу его снова, то возненавижу!

Эмма бросилась на улицу и, не оглядываясь, побежала с такой быстротой, что Сюзанна потеряла ее из виду на втором же перекрестке.

Эгерии стали встречаться в нынешнее время невероятно часто.

О любовных связях принято рассуждать развязно, и никогда еще им не придавали такого серьезного значения, какое им приписывают в наши дни.

По-другому и быть не может в эпоху, когда все подсчитывается и когда деньги выбрасывают в окно лишь в том случае, если на улице стоит свой человек, который их подберет.

Куртизанке платят тысячу экю в месяц, но если бы от нее получали бы только наслаждение, то трудно было бы уравновесить расход с приходом; поэтому за основу окончательного расчета соглашаются принять другое: молодые — удовлетворение своего самолюбия, а старики — советы.

Много важных и просто разумных людей предоставляют своим любовницам право голоса в вопросах, где обсуждаются частные и даже общественные дела. Лежа с ними в постели, этих дам просят поделиться своими советами, и они всегда удивляют основательностью суждений, каким подкреплено их мнение. За последние пятьдесят лет они, как правило, обратились во влиятельных теоретиков; они голосуют, и их голос, поданный на расстоянии, но in агticulo amoris [10] В минуту любви (лат.). , имеет вес и значимость председательского.

Так постепенно в семейных делах они стали тем же, чем была государственная инквизиция в Венеции.

В этой роли, которую им было позволено играть, более всего они эксплуатировали область матримониальных расчетов, ибо к ней они по вполне естественным причинам ощущали особую свою близость. Мы намеренно употребили слово "эксплуатировать", не желая обвинить этих дам в нелепом бескорыстии. Тем не менее нам следует признать, что это тот самый случай, когда положенное вознаграждение не выплачивается звонкой монетой, хотя дьявол на этом ничего не теряет.

Именно Маргарита, бывшая шатодёнская гризетка, устроила Луи де Фонтаньё законнейший брак, о котором шла речь в предыдущей главе, брак, главная цель которого состояла в том, чтобы сделать молодого человека обладателем такого пустяка, как миллион.

Как раз на перспективу этой блестящей партии и намекала Маргарита, когда она умоляла своего бывшего любовника не восстанавливать против себя, защищая г-жу д’Эс-коман, покровителя гризетки, которому она уже была обязана своим богатством.

Маргарита знала, что Эмма борется с душевными невзгодами и нищетой, но она не находила такую месть достаточной. Ей казалось, что отнять у бывшей соперницы любовника, которого та в свою очередь у нее отняла, — это единственная возможность сравнять ущерб, нанесенный ими друг другу. Легче всего добиться этого она могла, если бы ей было угодно соблазнить Луи де Фонтаньё своей собственной особой; но у него были предрассудки, безоговорочные представления и деспотические наклонности, казавшиеся ей опасными для ее положения; Маргарита боялась, что он не удовлетворится второстепенной ролью, а только такую она и могла ему предоставить; целый год, проведенный ею на положении содержанки — в блаженной свободе, в сияющей роскоши, — позволил ей оценить и то и другое; она стала умелым стратегом в любви и расчетливым финансистом, и ей не хотелось ничего ставить под угрозу.

Пожалуй, только в среде финансистов сохранились совершенно нетронутыми традиции прожигателей жизни прошлого века.

Господни Вердьер, потомственный банкир, в юности нередко странствовал в краях незаконной любви. Среди всего того, что он вынес себе оттуда на память, была и дочь, которой он вместо имени хотел дать одно из тех баснословных приданых, на какое в прежние времена имели право побочные дети принцев крови, приданое, вызывавшее злобу повсюду — от улицы Шерш-Миди до улицы Шоссе-д’Антен.

На г-на Вердьера слишком влиял род его занятий, чтобы он не похвастался подобным прекрасным намерением перед Маргаритой, а та, усмотрев в этом отличный случай сбыть своего Фонтаньё и нанести смертельный удар г-же д’Эскоман, поспешила за него ухватиться.

Некоторые злые языки уже нашептывали банкиру, что Маргарита и молодой дворянин воскрешают, по-видимому, свои прежние отношения, поэтому предложение, сделанное банкиру его любовницей, решительно опровергало эти оскорбительные домыслы, и он принял его с восторгом.

Оставалось только склонить к этому самого Луи де Фонтаньё, без участия которого устраивалась эта сделка.

В жизни человека всегда бывает минута, когда он расположен совершить дурной поступок; и Маргарите приходилось надеяться, что такая найдется и у Луи де Фонтаньё; она выжидала эту минуту с терпением, проявляемым кошкой, когда та хочет схватить мышь.

Луи де Фонтаньё весь растворился в ней; пожиравший его огонь желания горел в его глазах; Маргарите приходилось одновременно ослаблять и упрочивать его пыл; однако она чувствовала, несмотря на всю свою власть над молодым человеком, что ей будет трудно подвести его к такому смелому решению, если она будет добиваться этого грубо.