Александр Дюма - Блек. Маркиза д'Эскоман

И он со вздохом отстранил мою руку.

Я прижала письмо к губам и спрятала его у себя на груди.

Грасьен продолжал стоять.

Я знаком предложила ему сесть.

Он понял, что единственное средство продлить свой визит — говорить со мной об Анри.

Час пролетел как минута; на два часа был назначен смотр. Грасьен поднялся первым.

Я уже была готова спросить его: «Когда я вас увижу вновь?» — но, к счастью, удержалась.

Грасьен ушел, я закрыла дверь на задвижку, как будто опасаясь, что кто-нибудь может меня побеспокоить — это меня-то, которую никто не навещал, кроме одной девушки, служившей у мадемуазель Франкотт и время от времени заходившей ко мне.

Оставшись одна, я села на маленькое канапе около окна и вновь стала читать это письмо, а Блек, положив мне голову на колени, смотрел на меня своими большими человеческими глазами.

Вы ведь догадались — не правда ли? — что это чтение было моим единственным занятием в течение всего дня.

На следующий день я не видела Грасьена ни днем ни вечером.

Я слышала, как пробило десять часов, одиннадцать, полночь, но все еще не ложилась.

Я ждала.

Невозможно было представить, что весь этот вечер мне не с кем будет поговорить об Анри.

Я вновь набросилась на письмо, читала его, перечитывала и уснула, прижав его к груди.

Весь следующий день я также не видела Грасьена.

Возвращаясь домой, я надеялась встретить его у своей двери, но там его не было.

Поднявшись к себе, я зажгла свечу.

В сотый раз перечитывая письмо Анри, я услышала ворчание Блека; даже раньше чем до моего слуха долетел шум шагов, я поняла, что по лестнице поднимается Грасьен.

Мгновение спустя в дверь постучали.

Я крикнула «Войдите!» с таким волнением в голосе, что у Грасьена могло родиться неверное представление на этот счет.

«Ах! — обратилась я к нему, поддаваясь своему первому порыву. — Почему я не видела вас вчера?»

Я даже не закончила эту фразу. Но, к несчастью, ее и не нужно было заканчивать.

«Я не осмелился, — ответил Грасьен. — Вы мне высказали свои опасения по поводу моих частых визитов, и я их прекрасно понимаю, хотя эти опасения и преувеличены. Я хотел вам доказать, что могу быть преданным человеком, а не бестактным.

Я опустила глаза, так как осознавала, что надо пережить все то, что я пережила, и встать на мое место, чтобы правильно понять то чувство, которое заставляло меня действовать подобным образом; однако, опустив глаза, я сделала ему знак сесть рядом со мной.

Вечер промчался как одно мгновение; как и прошлый раз, Грасьен рассказывал мне только об Анри. Пробило полночь, а мне казалось, что Грасьен вошел всего несколько минут назад.

Я спустилась, чтобы самой открыть ему дверь. Он никогда так поздно не уходил от господина Ленгарда, и на следующий день вопрос, заданный слугам, мог бы все раскрыть.

Как это принято в провинции, где каждый жилец имеет свой ключ, у меня он тоже был, и я смогла вывести Грасьена из дома так, что его никто не видел и не слышал.

То, о чем я вам только что рассказала, продолжалось три месяца. Первый месяц, я должна отдать должное Грасьену, он говорил со мной только о своем брате. В ходе второго он позволил себе сказать несколько слов о самом себе.

После этих слов, я это хорошо знаю, мне следовало его остановить, а если бы он вернулся к этому опять, то закрыть перед ним свою дверь; но подумайте о том, что я была совсем одна, мне не к кому было обратиться ни за поддержкой, ни за советом. Вокруг себя я видела моих товарок; я ничем не превосходила их: ни своим положением, ни состоянием. Смутное воспоминание о моем первом детстве, радостном и блестящем, которое в пору моей юности еще сверкало подобно далекой зарнице, с каждым днем постепенно все больше и больше стиралось. Я знала, какие страдания приносит любовь, и мне было жаль Грасьена, потому что я нравилась ему. Находясь рядом с ним, я была уверена в самой себе; впрочем, Блек был моим неподкупным стражем. Я ни в коем случае не позволяла ему ни дома, ни на прогулке хоть на минуту покидать меня и очень быстро научила его небольшой уловке, которая спутала все планы Грасьена; но однажды собака покинула меня…

Шевалье де ла Гравери вздрогнул; он тут же догадался, какие последствия для несчастной девушки имело его похищение Блека. Его рука нашла ее руку, он поднес ее к своим губам и почтительно поцеловал.

— Продолжайте, — едва слышно промолвил он, поскольку девушка, удивленная и его поступком, и выражением его лица, молча смотрела на него.

— Так вот, однажды вечером моя собака покинула меня. Я была в отчаянии от того, что потеряла ее. Грасьен, казалось, разделял мое горе и повсюду расспрашивал о ней — по крайней мере он мне так говорил. Я тоже все время проводила в поисках Блека, так что даже вызвала недовольство мадемуазель Франкотт; однако я предпочитала разгневать ее, но найти моего бедного Блека. Мне чудилось, что я потеряла моего хранителя и, пока я его не найду, мне будет угрожать какая-то неизвестная, но неминуемая опасность.

Однажды вечером около шести часов, я получила письмо; на нем стояла подпись: „Госпожа Констан“, почерк был мне незнаком.

Содержание его было следующим:

„Мадемуазель Тереза!

Говорят, что Вы потеряли собаку, которой очень дорожили, и эта собака — черный спаниель с единственным белым пятном на шее. Вот уже скоро будет неделя, как мой муж нашел одну, чья внешность напоминает это описание. Желаете ли Вы сегодня вечером удостовериться, действительно ли это Ваша собака? В этом случае, как ни жаль нам было бы с ней расстаться, мы поспешим вернуть ее законной владелице.

Имею честь и т. д.

Констан.

Улица Сен-Мишель, 17, третий этаж“.

Я вскрикнула, никому ничего не объясняя, схватила свою шаль и шляпку и выбежала.

В одно мгновение я оказалась на улице Сен-Мишель, поднялась на третий этаж дома номер семнадцать и позвонила.

Дверь мне открыла старуха.

— Госпожа Констан? — спросила я.

— Вы мадемуазель Тереза?

— Да.

— Вы пришли за собакой?

— Да.

— Хорошо, пройдите в эту комнату, я пойду предупрежу госпожу.

Меня провели в какую-то комнату.

Я провела там не более пяти минут, как дверь открылась; услышав этот звук, я повернула голову.

У меня вырвался крик, всего лишь один:

— Анри!

И я бросилась в объятия того, кто только что открыл дверь…

На следующее утро я все еще была в его объятиях; только он обнимал меня безутешно плачущую и вне себя от отчаяния.

Грасьен, сознавая, что никогда ничего не добьется от меня и что моя любовь принадлежит его брату; Грасьен, которого я все время видела в военной форме, надел одежду своего брата, и как раз ту самую, что была на Анри в тот день, когда я видела его в последний раз, и предстал передо мной в этом наряде.