Александр Дюма - Блек. Маркиза д'Эскоман

«Сударь, вы ошибаетесь, — ответила я. — Истинная причина этого впечатления вам неизвестна; оно имеет своим источником не отвращение, а совсем иное чувство».

«Как?! Мадемуазель, — прервал меня Грасьен, — неужели я мог бы быть так счастлив?..»

Я, в свою очередь, перебила его.

«Сударь, — произнесла я, — нам необходимо объясниться. Я не стремлюсь к этому, но и не стану уклоняться. Вы ведь господин Грасьен д’Эльбен, не правда ли?»

«Откуда вам известна моя фамилия?»

«Брат господина Анри д’Эльбена?» — продолжала я.

«Без сомнения».

«Вы приезжали в Париж на свадьбу вашего брата с мадемуазель Адель де Клермон, не так ли?»

«Да».

«И он поручил вам отнести письмо одной девушке, которую он любил…»

«Которую он все еще любит и которую будет любить всегда», — возразил Грасьен.

«О! — вскричала я, взяв его за руки и разразившись рыданиями. — Вы говорите правду?»

«Бог мой! Неужели вы Тереза?»

«Увы, сударь…»

«Бедное дитя, хотевшее утопиться?»

«Откуда вы это знаете?»

«От него. Он узнал обо всем; он был у госпожи Дюбуа, но вы уже уехали, и никто не смог ему сказать, ни куда вы отправились, ни что с вами стало. О! Как он будет счастлив узнать, что вы живы и не проклинаете его!»

«Я слишком его люблю, чтобы когда-нибудь проклясть», — прошептала я.

«Вы мне позволите заверить его в этом?»

«Анри знает мое сердце и, надеюсь, не нуждается в подобном заверении».

«Все равно! Завтра он будет знать, что вы здесь и что я имею счастье видеть вас».

Я вздохнула, вытирая слезы.

«Но мне недостаточно просто увидеть вас, мне необходимо видеться с вами постоянно. Вы его любите?»

«Да, всей душой».

«Отлично, мы будем говорить о нем».

«Теперь мне больше непозволительно говорить о нем, так же как непозволительно любить его».

«Всегда позволительно любить брата и говорить о брате; мы будем говорить о нем как о брате».

«О! Не искушайте меня, — воскликнула я, — я и так уже слишком к этому предрасположена, Бог мой! Разрешите мне, нет, не забыть, это невозможно, но разрешите мне молчать».

«Единственное утешение, которое остается в непоправимом несчастье — это плакать и жаловаться. Излейте мне ваши жалобы, поплачьте у меня на груди; я вам расскажу, как сильно он вас любит, сколько он сражался, боролся, страдал, а главное, я вам расскажу, как он вас до сих пор любит…»

«О! Замолчите, замолчите!» — сказала я ему, зажимая руками уши, чтобы не слышать.

«Да, вы правы, не здесь, посреди этой улицы, мы должны воскрешать подобные воспоминания; я буду иметь честь нанести вам визит и надеюсь, вы не откажетесь меня принять».

Он попрощался со мной и удалился, прежде чем я смогла ему ответить.

Я вернулась к мадемуазель Франкотт, сильно обеспокоенная этой встречей и испуганная своим желанием вновь увидеть Грасьена, чтобы говорить с ним об Анри. Однако я сознавала необходимость бежать от этого непреодолимого искушения и попросила мадемуазель Франкотт, если это возможно, поселить меня у нее в доме, предложив вычитать из моего заработка за это жилье. К несчастью, весь дом был занят, и мадемуазель Франкотт не могла выполнить мою просьбу.

Я занимала на улице Гран-Сер маленькую комнатку на четвертом этаже, куда и приходила каждый вечер около девяти часов, то есть сразу же после закрытия магазина.

По воскресеньям после двенадцати я была свободна.

Ничего не знаю о том, как Грасьену удалось узнать мой адрес, но в тот же вечер, возвращаясь домой, я нашла его стоящим на улице у двери дома, в котором жила.

Рассказываю вам все, сударь; вы слушаете мою исповедь, поэтому вы должны знать не только мои поступки, но и мои чувства, даже мои мысли. Так вот, узнав Грасьена, я испытала скорее нечто вроде радости, чем чувство страха.

Да, это правда, я сделала движение, собираясь броситься к нему.

Он заметил это и конечно же сразу понял, какую власть может взять надо мной.

К тому же он произнес вначале несколько слов, которые отняли бы у меня всю мою решимость в том случае, если бы у меня были бы силы оттолкнуть его.

«Расставшись сегодня с вами, — сказал он мне, — я написал Анри; я ему сообщил, что видел вас, что вы его по-прежнему любите. Я получу его ответ послезавтра».

«О сударь, — ответила я ему, не имея сил устоять перед его словами, — что вы хотите от меня, пробуждая подобные воспоминания и воскрешая такую любовь? Вы меня погубите».

И, опершись об угол двери, я заплакала.

«Мадемуазель, — сказал он, — я не буду сегодня слишком настойчив; ваше нынешнее состояние обязывает меня проявить деликатность; но послезавтра, в воскресенье, как только магазин мадемуазель Франкотт закроется, я вновь буду иметь честь быть у вас».

«О сударь! — вскричала я. — Что скажут, увидев, как вы приходите ко мне? Это невозможно, невозможно!»

«Успокойтесь, мадемуазель, — сказал он. — Случай распорядился так, что наш командир эскадрона живет в том же доме, что и вы. Почти каждый день мои обязанности призывают меня к нему, а помимо их, нас связывает еще и дружба; он проживает на третьем этаже; вы на четвертом; выходя от него, я поднимусь к вам, никто об этом не узнает; увидят, как я ухожу; что ж, я посещаю господина Ленгарда по делам службы, никто не сможет ничего сказать по этому поводу».

И, все так же не дожидаясь моего ответа, Грасьен почтительно попрощался со мной и удалился.

Я провела бесконечную бессонную ночь, а мой завтрашний день превратился в сплошное ожидание.

Я ждала того часа, когда должна была увидеть Грасьена, с таким же нетерпением, с каким когда-то ждала той минуты, когда должна была увидеть Анри. По правде говоря, я по-прежнему ждала только Анри, лишь его одного.

В десять минут первого пополудни я была у себя. В половине первого в дверь тихо постучали.

«Вы получили ответ?» — спросила я Грасьена, открывая ему дверь.

«Возьмите, — он протянул мне распечатанное письмо, — прочтите его, и вы увидите, солгал ли я, сказав, что он вас все еще любит».

Я жадно схватила письмо и подбежала к окну не столько ради того, чтобы лучше видеть, сколько ради того, чтобы остаться в одиночестве.

Читая письмо, я слышала глухое ворчание Блека; два или три раза я прерывала чтение, чтобы заставить его замолчать; но впервые он меня не послушался.

Да, к моему несчастью, письмо было именно таким, как это обещал мне Грасьен. Анри любил меня по-прежнему, он любил только меня одну, он был несчастен и сожалел, что у него недостало сил отказаться от этой свадьбы, ставшей причиной его горя.

Прочитав и перечитав письмо Анри, я хотела отдать его Грасьену.

«О! — сказал он. — Оставьте его себе, мадемуазель; в действительности это письмо адресовано вовсе не мне, а вам. Что я буду с ним делать?»