Александр Дюма - Блек. Маркиза д'Эскоман

Ей было около двадцати четырех — двадцати пяти лет, она была высока ростом, с черными волосами, худощава; у нее был повелительный вид и злое выражение лица. Мое сердце забилось от радости. Анри — его звали Анри — не мог любить такую женщину.

Свое появление я объяснила необходимостью снять некоторые мерки; проделав эту работу, я вышла, испытывая глубокое волнение.

Я была уже на последних ступенях лестницы, когда моя рука, скользившая по перилам, встретила другую руку.

Подняв голову, я узнала Анри.

Его озабоченность, по всей видимости, равнялась моей; мы оба не заметили вовремя друг друга.

Он заговорил первым.

«Вы здесь, мадемуазель?» — вскричал он.

«О! Простите меня! Простите! — воскликнула я в свою очередь. — Но я хотела ее видеть».

Произнеся эти слова, я упала в его объятия. Он прижал меня к груди, его губы встретились с моими и в том безумии, что овладело мною, мне показалось, что эти объятия, скрепленные поцелуем, соединили нас неразрывной связью.

На следующий день мы гуляли вместе по Булонскому лесу; он сказал мне, что любит меня, я ему отвечала, что люблю его. Две недели эти прогулки повторялись каждый вечер. Это была самая счастливая пора в моей жизни; бедная сирота, которой никто не мог подсказать, хорошо или плохо она поступает, я открывала свое сердце настоящему и закрывала свои глаза перед будущим; целиком во власти своей любви к нему, я не спрашивала о его намерениях. Я жила одним днем, довольствуясь счастьем его видеть, упиваясь удовольствием его слышать и ни на минуту не задумываясь о том, что это счастье может когда-нибудь кончиться.

Но однажды он не пришел на свидание.

Я вернулась к себе, почти сходя с ума от беспокойства; там я нашла письмо от Анри.

В этом письме он прощался со мной.

Он мне писал, что в тот момент, когда он хотел порвать с невестой, силы изменили ему; что мысль о бесчестье, какое нанесет молодой девушке скандал, вызванный расторжением помолвки накануне свадьбы, возобладала над его любовью; что он не может решиться на бесчестный поступок и запятнать себя; что он будет несчастен всю свою жизнь от сознания, что я могла бы принадлежать ему. Он умолял меня забыть его, чтобы ему не терзаться при мысли, что он сделал несчастным не только себя, но и меня.

Увы! Этого сделать я не могла.

Я спросила, кто принес это письмо. Мне ответили, что это был молодой человек лет двадцати пяти, одетый в военную форму и так похожий на Анри, что сначала подумали, будто это он сам и есть.

Появление этого молодого офицера придавало странную таинственность этому событию.

Но что было подлинной реальностью, так это письмо, которое я держала в руке, которое я прочла и перечитала вновь и которое в самом деле было написано его рукой.

Это письмо было моим приговором, и мне было безразлично, кто его принес!

С той минуты как я прочла это роковое письмо, мир опустел для меня; мне чудилось, что я подобно тени прохожу по огромному кладбищу, сплошь усеянному могилами.

В каждой из этих могил покоилось какое-нибудь воспоминание о нем: я останавливалась и плакала у каждой из них.

Это было как во сне.

Когда эти видения прекратились и я пришла в себя, уже наступил день, и он принес мне новую боль; я спрашивала себя, почему солнце все еще освещает землю, если Анри меня больше не любит; как мужчины и женщины могут продолжать жить, петь, заниматься какими-то суетными делами, когда мое сердце так безутешно!

Я решила бежать, скрыться от этого шума, этой суеты, этой парижской жизни, разбившей мое сердце.

Я вышла из дома как безумная, не задумываясь, куда иду.

Я шла туда, где бывала с ним.

Машинально, инстинктивно, ничего не видя вокруг себя, не ощущая, как на меня натыкаются прохожие, я направилась в сторону Булонского леса, куда он приводил меня каждый вечер в течение двух недель.

Я бродила там очень долго, всякий раз останавливаясь во всех тех местах, где я стояла с ним; мне казалось, что ветерок, играя с листвой, заставляет ее повторять те слова любви, которым я внимала когда-то с таким счастьем и наслаждением; я внезапно вздрагивала, когда, казалось, слышала его голос, зовущий меня; я останавливалась, думая, что узнаю следы его шагов на песке; я узнавала его в каждом прохожем, пока тот был еще слишком далеко от меня, чтобы я могла различить черты его лица.

Так я ходила большую часть дня.

Я ничего не ела со вчерашнего дня, но даже не вспоминала о еде: лихорадочное возбуждение придавало мне силы.

Понемногу отчаяние взяло верх над этим своего рода миражом, который был, если можно так выразиться, всего лишь последним порывом надежды; я стала меньше думать о нем и больше о себе; мне представилось то одиночество, в котором он меня оставил, подобно тому, как затерянный в пустыне путешественник измеряет взглядом недостижимый горизонт. Не верилось, будто что-нибудь поможет мне выбраться из пропасти, утешить меня, вернуть надежду, жизнь и счастье; сломленная горем, усталостью, бессонницей, я упала на траву у подножия дерева в укромном месте и лишилась сознания.

Когда я пришла в себя, то была уже не одна; рядом со мной сидела черная собака и, казалось, с нежностью смотрела на меня.

Я несколько раз слышала, как вдалеке кто-то звал Блека; но собака помотала головой, как бы говоря: «Вы можете меня звать сколько угодно, но я не пойду».

Что касается меня, то у меня не было сил ни прогнать ее, ни задержать. Я отрешенно смотрела на нее, так как сознание еще не полностью вернулось ко мне; потом я испугалась и попыталась рукой отогнать ее от себя, но она так ласково принялась лизать мою руку, что мне стало понятно: она не желала причинять мне зла.

Я поднялась; она последовала за мной.

Память возвращалась ко мне, и я начала забывать о настоящем, чтобы вернуться в прошлое.

«Анри! Анри! Анри!»

Я повторяла это имя, и с каждым разом мое несчастье еще зримее и мучительнее представало передо мной.

Я спрашивала себя, могла ли я, сирота, не имеющая ни отца, ни матери, молодая девушка без всякой поддержки, возлюбленная без любимого, могла ли я продолжать жить дальше, если мне казалось, что моя жизнь заключалась в потребности любить и быть любимой.

Мое сердце ответило мне «нет».

Тогда я страстно принялась мечтать об этом другом мире, душою, разумом, сутью которого является всеобщая любовь.

В этом лучшем мире Господь, вложивший в мою душу несказанную любовь к нему, конечно же не откажет мне и соединит меня с н и м.

Тогда ко мне пришло решение уйти в это царство душ, чтобы быть первой, кого он встретит, войдя туда.

Я осмотрелась.

Я находилась где-то недалеко от Нёйи и в сумерках заметила черные силуэты громадных тополей, росших вдоль берегов Сены; река, то есть смерть, была всего в двух шагах; значит, Господь Бог меня услышал.