Александр Дюма - Блек. Маркиза д'Эскоман

— Итак, сударь, если виновный упорно отказывается предоставить девушке то искупление, которое велит ему долг, вы советуете мне драться с ним?

— Говоря по совести, сударь, я советую вам это, — ответил Анри.

— Тогда, сударь, я должен вам признаться, — произнес г-н де ла Гравери, — что хотя у меня, как я вам только что сказал, мирный нрав, хотя я провел лучшую часть жизни, заботясь лишь о своем собственном благополучии, — я думаю так же, как и вы, и несомненно решился бы на это, если бы меня не удерживало одно опасение.

— Что за опасение?

— Я единственная опора бедной девочки; что бы вы ни говорили, а Небо не всегда бывает на стороне правого; судьба может изменить мне. Что станет с бедной девушкой, если она лишится меня?

— Если дело обернется подобным образом, сударь, я постараюсь заменить вас около нее, — просто ответил Анри.

— Вы мне это обещаете, сударь?

— Я вам клянусь.

— Послушайте, сударь, — сказал шевалье с воодушевлением, далеко выходившим за рамки его обычного поведения, — в вашем взгляде столько искренности, столько благородства и столько достоинства, что мне хочется вам верить, и я решусь… Да, в свою очередь клянусь вам, виновный будет наказан. Но я вынужден воспользоваться вашей любезностью и просить вас оказать мне еще одну услугу.

— Какую, сударь? Говорите.

— Я ни с кем не знаком в Париже и не знаю, к кому мог бы еще обратиться, если вы мне откажете в моей просьбе. Я прошу вас стать моим секундантом.

— Охотно, сударь.

— Вы мне должны поклясться, что, кем бы ни был мой противник и какое бы оружие ни было избрано для поединка, вы не покинете меня в ниспосланной мне Провидением миссии, которую я намереваюсь исполнить. Ведь я, сударь, — и вы должны были это заметить, — крайне неопытен в такого рода делах, и, поскольку вы были так добры, что помогли мне своими советами увидеть это дело в его истинном свете, я смею надеяться, что вы не подведете меня в решительную минуту.

— Сударь, в этом вопросе вы можете положиться на мое слово так же смело, как и во всех остальных. Но простите, мне необходимо выяснить у вас одну довольно важную подробность. Вы ведь, по-видимому, друг моего брата, но я не имею чести вас знать. Не будете ли вы так любезны сообщить мне ваше имя и оставить ваш адрес?

— Меня зовут господин де ла Гравери; как вы видите, я кавалер ордена Святого Людовика; я постоянно проживаю в Шартре, но в настоящее время остановился в гостинице "Лондон" на улице Риволи.

— Этого достаточно, сударь; как только я вам понадоблюсь, дайте знать, и я буду полностью в вашем распоряжении.

— Я благодарю вас и прошу хранить все это в секрете.

— Обещаю вам. Но, кстати, сударь, вы мне еще ни слова не сказали о том, что вас привело к моему брату. Не желаете ли вы, чтобы я ему что-нибудь передал?

— В этом нет ничего важного, сударь. Я приходил всего лишь для того, чтобы отдать ему этот чемодан, который он забыл вчера в почтовой карете, а мой кучер случайно захватил с собой.

Шевалье поднялся.

— Я благодарю вас от лица Грасьена, — сказал молодой человек. — Прощайте, сударь, и верьте, что мои лучшие пожелания будут сопровождать вас в той миссии, что вы собираетесь исполнить.

Анри настоял на том, чтобы проводить шевалье до ворот, и, посадив его в фиакр, в последний раз пожал ему руку.

Сердце г-на де да Гравери билось изо всех сил, он испытывал сильное и глубокое волнение и чувствовал, как время от времени дрожь пробегает по всему телу, в глазах все темнеет, а волосы на голове встают дыбом.

Но согласитесь, что сама мысль о первой дуэли в пятьдесят лет может произвести немалое впечатление.

— Ах! Если бы Дюмениль был здесь! — вздохнув, тихо произнес шевалье. — Он шел драться так, как я иду обедать, и владел шпагой и пистолетом так же, как я владею вилкой. Но, к несчастью, его больше нет, а Блек не в состоянии был бы померяться силами с Грасьеном: со времен собаки Монтаржи такого больше никто не видывал; впрочем, и сам Блек бродит неизвестно где.

— Куда поедет господин? — спросил кучер.

— Ах, да, куда я еду… Это правда… Я не знаю.

— Как! Господин не знает, куда ему надо?

— Нет… Попросите привратника подойти ко мне.

Привратник, предупрежденный кучером, почтительно приблизился. Он видел, как г-н Анри провожал гостя до фиакра.

— Друг мой, — спросил шевалье, — не знаете ли вы, где я могу найти в этот час господина Грасьена д’Эльбена?

— Вы найдете его, сударь, в Голландском кабачке; когда он в отпуске, то все свое время проводит только там.

— Тогда, кучер, вперед, в Голландский кабачок, — закричал шевалье таким тоном, который вызвал бы одобрение у покойного Дюмениля. — И поживее! Получишь на чай.

Голландский кабачок в ту пору был главным местом встреч военных, находившихся в отпуске.

Все, кто носил эполеты, начиная с младшего лейтенанта и кончая полковником, встречались под позолоченной лепниной вакхического заведения.

Все свидания военных проходили в этих стенах, подобно тому, как свидания актеров проходили в саду Пале-Рояля.

Офицер, покидая свой лагерь и отправляясь в Алжир, говорил своим товарищам, которых он оставлял во Франции:

— В мой следующий отпуск через два года мы с вами увидимся в Голландском кабачке.

И если только пули кабилов или дизентерия не решали все иначе, редко кто пропускал условленное свидание.

Тем не менее, несмотря на свое сугубо военное предназначение, Голландский кабачок имел совершенно штатский вид.

За исключением форменной одежды учащихся Политехнической школы или воспитанников Сен-Сирского военного училища, которые посещали кабачок, отдавая дань традиции, там не видно было ни киверов, ни красных панталон, ни мундиров.

Военный, хотя он и выказывает безмерное презрение к штафиркам, весьма любит цивильную одежду, вероятно по той единственной причине, что она воплощает для него неразделенную страсть.

В самом деле, какой-нибудь офицер, заслуживающий всяческих лестных эпитетов благодаря своей изысканности и элегантности, когда он одет в доломан или китель, выглядит просто заурядным, а часто и совершенно заурядным человеком, когда на нем классический редингот, а голову его вместо гусарской меховой шапки или блестящей каски украшает ничем не примечательный шапокляк.

Помните, что представляли собой в прошлом турки и во что они превратились с тех пор, как, следуя законам прогресса, Махмуд облачил их в голубой редингот и красные брюки.

К тому же — и это является смягчающим обстоятельством — офицер, которому редко выпадает случай воспользоваться своим штатским платьем, хранит его с той благоговейной заботой, с какой военный человек относится к своему скарбу; в результате оно служит ему гораздо дольше, чем обычно служат пальто и редингот; вот почему, когда он его, наконец, извлекает на свет Божий и надевает на себя, то выглядит, точно вышедший на прогулку щеголь со старой гравюры мод.