Стефан Цвейг - Том 10: Стихотворения; Исторические миниатюры; Публицистика; Кристина Хофленер: Роман из литературного наследия

2-й студент (прерывая). Ну и? Что дало вам это, что дали нам эти тридцать лет? Плети духоборцам, передавшим ваше послание, и шесть пуль в грудь. Что улучшилось в России под воздействием ваших кротких увещеваний, под воздействием ваших книг и брошюр? Неужели вам не ясно, что, внушая народу смирение и терпение, вселяя в него надежды на пришествие Христа, вы-помогаете притеснителям? Нет, Лев Николаевич, бесполезно призывать к любви этих заносчивых людей. Они, эти царские холопы, и рубля не вытащат из кармана Христа ради, пяди земли не уступят, пока мы не схватим их за глотку. Более чем достаточно ждал народ их братской любви. Мы не намерены ждать еще, пробил час для дела.

Толстой (волнуясь). Я знаю, в своих прокламациях вы называете это даже «святым делом», святым делом — «возбуждать ненависть». Но я не знаю ненависти, я не хочу знать ее, даже ненависти к тем, кто виноват перед нашим народом. Ибо свершающий зло более несчастен в своей душе, чем страдающий от зла, — я жалею его, ненавидеть же не могу.

1-й студент (гневно). А я ненавижу всех, кто творит несправедливость, — ненавижу каждого из них беспощадно, как кровавых извергов. Нет, Лев Николаевич, никогда не научите вы меня жалости к этим преступникам.

Толстой. И преступник — мой брат.

1-й студент. И даже будь он моим братом, сыном моей матери, его, виновного в страданиях человечества, я убил бы как бешеную собаку. Нет никакой жалости к тем, кто безжалостен! И покоя на русской земле не будет, пока трупы царя и его приближенных не лягут в нее; ни человеческого, ни нравственного порядка не будет, пока мы не победим их.

Толстой. Насилием не добиться никакого нравственного порядка, так как любое насилие неизбежно порождает опять насилие. Едва захватив оружие, вы тотчас же создадите новую деспотию. Не разрушите вы ее, а укрепите на вечные времена.

1-й студент . Но против насилия иного средства, кроме разрушения его, нет.

Толстой. Допустим; но никогда нельзя применять средство, которое ты осуждаешь. Истинная сила, поверьте мне, отвечает на насилие не насилием, она делает его своей мягкостью беспомощным. В Евангелии сказано...

2-й студент (перебивая). Ах, оставьте Евангелие. Попы, словно водкой, давно одурманивают им народ. Вот уже две тысячи лет—и еще никому это не помогало, иначе мир не был бы залит кровью, не страдал бы непереносимо. Нет, Лев Николаевич, библейскими изречениями не перебросить мосты через пропасть между эксплуататорами и эксплуатируемыми, между господами и рабами; слишком много горя разделяет их. Сотни, нет, тысячи верящих в правду, готовых помочь близким людей томятся в тюрьмах и на каторжных работах в Сибири, завтра их будут тысячи, десятки тысяч. И я спрашиваю вас, должны ли миллионы всех этих ни в чем не повинных людей продолжать страдать ради горстки виновных?

Толстой (сосредоточенно). Пусть лучше страдают они, чем вновь прольется кровь; в страданиях невинных — добро, эти страдания могут убить несправедливость.

2-й студент (крайне возбужденно). Добром называете вы бесконечные, тысячелетие длящиеся страдания русского народа? Пройдите по тюрьмам, Лев Николаевич, спросите тех, спины которых исполосованы нагайками, тех, кто голодает в наших городах и деревнях, действительно ли добром является страдание.

Толстой (гневно). Конечно, оно лучше, чем ваше насилие. Неужели вы действительно считаете, что с вашими бомбами и револьверами на этой земле можно окончательно искоренить зло? Нет, тогда в вас самих коренится Зло, и, повторяю вам, несравненно лучше страдать за убеждения, чем убивать за них.

1-й студент (тоже гневно). Ну, если уж так хорошо и полезно страдать, Лев Николаевич, так почему же вы сами не страдаете? Почему вы всегда превозносите мученичество других, а сами сидите в собственном теплом доме, еду подают вам на серебре, а ваши мужики — я видел это — ходят в лаптях и, полуголодные, мерзнут в холодных избах? Почему духоборцев секли кнутами и мучили из-за вашего учения, а не вас? Почему не бросите, наконец, этот графский дом, не пойдете на дорогу в мороз, в пронизывающий ветер, в дождь, чтобы познать якобы восхитительную нужду? Почему вы все время только говорите, вместо того чтобы самому поступать, как предписывает ваше учение, почему не подадите наконец-то своим поведением пример?

Толстой(отшатнулся. Секретарь подбегает к студенту и хочет сердито одернуть его, но Толстой уже взял себя в руки и мягко отстраняет секретаря). Перестаньте! Вопрос, обращенный этим юношей к моей совести, был правильно... был правильным, отличным, действительно нужным вопросом. Я постараюсь искренне ответить на него. (Делает небольшой шаг к студентам, медлит, едва сдерживает себя, голос у него хриплый.) Вы спрашиваете, почему я сообразно с моим учением и моими словами не беру на себя страдания? Отвечаю вам на это с величайшим стыдом: потому, что до сих пор я уклонялся от выполнения самого святого моего долга, потому... потому, что... слишком труслив я, слишком слаб или слишком неискренен, потому, что я низкий, ничтожный, грешный человек... потому, что Бог до сегодняшнего дня не дал мне сил свершить то, что следует сделать безотлагательно. Ужасное говорите вы моей совести, юноша, незнакомый мне человек. Я знаю, что не сделал и тысячной доли того, что требуется сделать, со стыдом признаю, что уже давно должен был покинуть роскошь этого дома, бросить жалкий образ жизни, который, чувствую, греховен, мне давно следует именно так, как вы сказали, странником пойти на дорогу, и нет у меня иного ответа, как то, что я до глубины души стыжусь и угнетен своей низостью. (Студенты отступили на шаг и, пораженные, молчат. Пауза. Толстой продолжает еще более тихим голосом.) Но возможно... возможно, страдаю я все же... возможно, страдаю я как раз потому, что не могу быть сильным и достаточно честным для того, чтобы выполнить свое слово перед человечеством. Возможно, страдания моей совести именно потому более ужасны, более мучительны, что Бог именно этот крест приуготовил мне, пребывание в этом доме сделал более мучительным, чем нахождение в тюрьме с кандалами на ногах... Но вы правы, эти страдания другим пользы не приносят, ведь испытываю их только я один, да и к тому же еще чванюсь этими страданиями, горжусь ими.

1-й студент(пристыженный). Прошу прощения, Лев Николаевич, если в пылу спора перешел на личности.

Толстой. Нет, нет, напротив, я благодарен вам! Тот, кто будит нашу совесть, даже кулаками, делает нам добро. (Молчание. Толстой продолжает спокойно.) Есть у вас еще вопросы ко мне?