Стефан Цвейг - Том 9: Триумф и трагедия Эразма Роттердамского; Совесть против насилия: Кастеллио против Кальвина; Америго: Повесть об одной исторической ошибке; Магеллан: Человек и его деяние; Монтень

Так возникают многие противоречия в оценках этого человека. То кажется он читателю эпикурейцем, то стоиком, то скептиком. Он все и ничто, всегда другой и всегда тот же самый, Монтень 1550,1560,1570 и 1580-го годов, вчерашний Монтень.

Эти поиски, а не нахождения доставляют Монтеню истинное удовольствие. Он не относится к философам, которые по некой целесообразной формуле ищут камень мудрости. Он не желает никаких догм, никаких учений и постоянно боится застывших утверждений. «Ничего не утверждать дерзко, ничего не отрицать легкомысленно». Он не идет ни к какой цели. Любая его дорога для его «pens6e vagabonde» [285] Скитающейся мысли (фр.). хороша. Здесь он менее всего философ, здесь он следует Сократу, которого особенно любит, потому что тот ничего после себя не оставил, никаких догм, никакого учения, никаких законов, никакой системы, ничего, кроме образа человека, ищущего себя во всем и все — в себе.

Лучшее, что есть в Монтене, это, вероятно, его неутомимая потребность поиска, его страстная любознательность, его скверная память; благодаря этим особенностям он и стал большим писателем. Монтень знает, что забывает прочитанные в книге мысли и даже мысли, которые возбуждает книга.

Чтобы удержать их, эти его «songes», его «reveries» [286] Сновидения и мечты (фр.). , которые могут оказаться унесенными волнами времени, у него имеется лишь одно средство: фиксировать их на полях книги, на последней ее странице. Затем постоянно переносит он эти записи в случайном порядке на листки, так возникает «мозаика без связей», как он сам назовет ее. Сначала это небольшие записи, памятные заметки, не более того; лишь постепенно он пытается найти между ними определенную связь. Он пытается сделать это, понимая, что не всегда удача будет ему сопутствовать; часто записывает он их подряд и таким образом у совокупности фраз сохраняется характер хаотичности.

Но он всегда убежден, что они, эти заметки не основное. Писать и делать пометки в книге — для него лишь побочный продукт, осадок, пожалуй, можно было бы сказать грубо, песок в его моче, жемчужина в устрице. Основной продукт — это жизнь, осколками, отходами которой они являются: «Мое призвание, мое искусство — жить». Они нечто такое, чем, например, для художника является фотография модели будущего художественного портрета, не более того. Писатель в нем — лишь тень человека, тогда как мы тысячи раз поражаемся людям: как велико их искусство творить, как ничтожно их искусство жить.

Он пишет, что он не писатель. Он считает, что поиск новых слов — «детское тщеславие». Фразы должны ложиться на бумагу так же просто, так естественно, как произносятся говорящим, сочно, энергично, кратко, без затейливости, без замысловатости, без шлифовки. Фразы не должны быть смиренными, «монашескими», а скорее — «солдатскими». С этими эссе может встретиться каждый — в книге, в беседе, в анекдоте, и поначалу они кажутся какой-то мешаниной. Монтень был такого же мнения о своей книге. Он никогда не пытался упорядочить их, объединить в некую систему.

Но постепенно он открыл, что все эти эссе имеют нечто общее, средоточие, связь, общую для всех них целенаправленность. Существует точка, из которой они начинаются или к которой приходят, и всегда она одна и та же: «я». Сначала ему кажется, что, по теням на стене, он ловит бабочек, постепенно же ему становится ясно, что он ищет нечто определенное, ищет с определенной целью: себя самого, думающего о жизни во всех ее формах, размышляющего о том, как правильно жить, но правильно только для себя. То, что ему подсказала праздная причуда, постепенно становится смыслом его жизни. Что бы он ни описывал, он, собственно, всегда описывает реакцию своего «я» на это. Эссе имеют единственного героя — это его жизнь: «МоЬ, или, вернее, «топ essence» [287] «Я», или, вернее, «моя сущность» (фр.). .

Он решает себя, как задачу, ибо «душа, не имеющая ясной цели, теряет себя». Перед собой он поставил цель — быть искренним с собой, опираясь на высказывание Пиндара: «Правдивость лежит в основе всякой добродетели». Едва он открывает это, как сразу то, что было чуть ли не забавой, «amusement» [288] Развлечением (фр.). , превращается в совершенно новое, серьезное дело. Монтень становится психологом, занимается самоанализом. Кто я — спрашивает он себя. Три, четыре человека до него задавали себе этот вопрос. Он пугается поставленной перед собой задачи. Его первое открытие: трудно сказать — кто.

Он пытается смотреть на себя со стороны, «как на другого». Он подслушивает себя, он наблюдает себя, он становится, как сам говорит, «моим метафизиком и физиком». Он не спускает с себя глаз и говорит, что на протяжении ряда лет ничего не делал, не контролируя себя. «Теперь я не знаю ни одного движения, которое скрыл бы от меня мой разум». Он теперь не один, их двое. И он открывает, что это «amusement» не имеет конца, что это «я» не является чем-то застывшим, что оно меняется, что нынешний Монтень не похож на вчерашнего. Он устанавливает, что выделять можно лишь фазы, состояния, отдельные детали, подробности. Но каждая подробность важна. Как раз маленький, мимолетный жест дает больше, чем неподвижное состояние.

Монтень исследует себя под лупой времени. Он решает, что значит малый элемент в сумме движений, в совокупности перемен. Он никак не может до конца разобраться в себе, он постоянно находится в поиске. Но чтобы понять себя, недостаточно лишь наблюдать себя.

Мира не увидишь, если смотреть только на свой пуп. Он читает историю, изучает философию не затем, чтобы чему-то научиться, не для того, чтобы убедиться в чем-то, а чтобы увидеть, как поступали другие люди, чтобы посмотреть на свое «я» со стороны. Он изучает «богатые души прошлого», чтобы сравнить себя с ними. Он изучает добродетели, пороки, ошибки и достоинства, мудрость и детскость других. История — его большой учебник, ибо, как он говорит, человек проявляется в действиях.

Собственно, Монтень ищет не собственное «я», он ищет человеческое. Он устанавливает, что в каждом человеке есть что-то общее для всех людей и что-то неповторимое, единственное в своем роде; индивидуальность, «essence», некое сложное сочетание качеств, несравнимое с тем, которое присуще другим индивидуальностям, сочетание, формирующееся к двадцати годам жизни человека. А рядом с этим сочетанием — общечеловеческое, то, что одинаково у всех, и каждая из этих двух составляющих, хрупких, ранимых, нерезко разграниченных, загнана в систему законов, заключена во временном отрезке между рождением и смертью. Он ищет «я», неповторимое, особое, «я» Монтеня, которое конечно же ни в коей мере не считает каким-то особенно выдающимся, особенно интересным, но все же ни с чем не сравнимое, которое он неосознанно хочет сохранить для мира.