Стефан Цвейг - Цвейг С. Собрание сочинений. Том 2

И снова опустился Вирата на ступени, и челобитчики поцеловали их, в знак почтения. Но связанный юноша мрачно встретил взор судьи, вопросительно устремленный на него. Тогда Вирата сказал:

— Я призывал тебя просить меня о милосердии и помочь мне против твоих обвинителей, но уста твои оставались сомкнутыми. Если есть заблуждение в моем приговоре, то вини перед всевышним не меня, а свое молчание. Я хотел быть милостивым к тебе.

Связанный встрепенулся.

— Мне не нужна твоя милость. Что она по сравнению с жизнью, которую ты у меня отнимаешь одним словом?

— Я не отнимаю у тебя твоей жизни.

— Ты отнимаешь ее и отнимаешь более жестоким образом, чем делают это вожди нашего племени, которое называют диким. Почему ты не убиваешь меня? Я убивал один на один, ты же велишь закопать меня, как падаль, в мрак земной, дабы я гнил годами, потому что сердце твое робеет перед кровью. Произвол в твоем законе, и пытка в твоем приговоре. Убей меня, ибо я убивал!

— Я справедливо отмерил твое наказание…

— Справедливо отмерил? Где же твоя мера, судья, которой ты меришь? Разве ты был наказан, что знаешь бич? Как можешь ты проворными пальцами отсчитывать годы, как будто равны часы под солнцем и часы, схороненные во мраке земли? Разве ты сидел в узилище, что знаешь, сколько весен отнимаешь ты у меня? Нет, ты ничего не знаешь, ибо справедливость тебе чужда! Силу удара знает лишь тот, кто принимает его, а не тот, кто его наносит. Лишь испытавший страдание может измерить его. В своей надменности ты осмеливаешься наказывать вину, а сам виновнее всех, ибо я отнимал жизнь в гневе, в непреодолимом порыве страсти, ты же хладнокровно отнимаешь мою жизнь и отмериваешь мерой, которой не знаешь и не можешь знать. Сойди со ступеней справедливости, о судья, чтобы не соскользнуть вниз! Горе тому, кто мерит мерой произвола, горе незнающему, мнящему, что он знает истину!

Сойди со ступеней, судья неправедный, и не карай живых смертью твоего слова!

Пена ярости выступила на устах кричащего, и снова с гневом набросились на него окружающие. Но Вирата вновь остановил их, отвратил свое лицо от юноши и тихо сказал:

— Я не могу отменить приговор, произнесенный с этих ступеней. Да будет он справедливым перед лицом всевышнего!

И Вирата удалился, а стража схватила юношу. Но еще раз судья остановился и оглянулся. Навстречу ему неподвижно и злобно смотрели глаза увлекаемого. И с трепетом почувствовал Вирата в сердце своем, как похожи были они на глаза мертвого брата в тот час, когда тот лежал убитый его рукой, в шатре мятежного князя…

В тот вечер ни одного слова не проронил больше Вирата. Взор осужденного терзал его душу, как раскаленная стрела. И домашние его слышали всю ночь, как он, не переставая, час за часом ходил по крыше своего дома, пока утро не озарило верхушки пальм.

В священном озере храма свершил Вирата утреннее омовение и помолился на восток. Затем он вернулся в свой дом, облекся в желтые праздничные одежды, без улыбки приветствовал домашних, которые удивленно, но молча смотрели на его торжественные приготовления, и направился один к царскому дворцу, открытому для него в любой час дня и ночи. Вирата простерся перед царем и прикоснулся к краю его одежды, в знак просьбы.

Царь ласково посмотрел на него и сказал:

— Твое желание коснулось моей одежды. Оно будет исполнено, прежде чем ты успеешь его высказать, Вирата.

Вирата оставался простертым.

— Ты поставил меня верховным судьей. Шесть лет вершу я суд именем твоим и не знаю, правдиво ли я судил. Подари мне месяц тишины, дабы я мог найти путь к истине, и позволь мне скрыть мой путь от тебя и от всех людей. Я хочу избежать ошибки и жить без вины.

Царь изумился.

— Обеднеет справедливостью мое царство от этого месяца до следующего. Но я не спрашиваю о твоем пути. Да приведет он тебя к истине.

Вирата поцеловал, в знак благодарности, край царской одежды, еще раз низко поклонился и вышел.

С залитых солнцем улиц вошел он в свой дом и созвал жену и детей.

— Целый месяц вы не увидите меня. Проститесь со мной и ни о чем не спрашивайте.

Робко взглянула на него жена, и смиренно стояли сыновья. К каждому склонился он и каждого поцеловал в лоб.

— А теперь ступайте в свои покои и затворитесь, чтобы никто не смотрел мне в спину, когда я пойду из этой двери. И не спрашивайте обо мне, пока не народится новый месяц.

И они отошли в молчании.

Вирата же снял праздничные одежды и надел темные, помолился перед изображением тысячеликого Бога и, начертав на пальмовых листьях пространные письмена, скатал эти листья в виде письма. С наступлением темноты вышел он из своего замолкшего дома и направился за город, к скале, в которой находились глубокие рудники и темницы. Он стал стучать в дверь привратника, пока спящий не поднялся со своей циновки и не спросил, кто зовет его.

— Вирата я, верховный судья. Я пришел взглянуть на того, кого вчера привели.

— Он заточен в глубине, господин, в самой нижней келье. Проводить тебя к нему, господин?

— Я знаю дорогу. Дай мне ключ и ложись на покой. Утром ты найдешь ключ перед своей дверью. И не говори никому, что ты меня сегодня видел.

Привратник склонился перед ним и принес ключ и светильник. Вирата кивнул ему, и служитель, молча отступив, улегся

опять на циновку. Вирата же отпер медную дверь, ведущую в подземелье, и спустился в глубину тюрьмы. Уже сотни лет тому назад цари раджпутов начали заточать в эти скалы своих узников, и каждый заточенный, день за днем, все глубже выдалбливал гору, создавая новые кельи в холодном камне, для новых рабов тюрьмы.

Еще один взгляд бросил Вирата на узкую полосу неба с ярко сверкающими звездами, затем он закрыл за собой дверь. Сырым дыханием пахнула ему навстречу темнота, и пламя светильника затрепетало в ней, как испуганный зверек. Еще доносились до него мягкий шелест ветра в деревьях и резкие крики обезьян. В верхнем подземелье царила полная тишина, недвижная и холодная, как в глубине морской. От камней тянуло лишь сыростью, но не запахом плодоносной земли, и чем глубже спускался Вирата, тем громче звучали его шаги в твердыне молчания.

На пятой глубине, большей, чем высота самых высоких пальм, находилась келья заключенного. Вирата вошел и направил светильник на съежившееся неподвижное тело, которое шевельнулось лишь тоща, когда его коснулся свет. Звякнула цепь.

Вирата наклонился над узником.

— Узнаешь ли ты меня?

— Я узнал тебя. Ты тот, кого они поставили господином над моей судьбой и кто растоптал ее своей ногой.

— Я никому не господин. Я слуга царя и справедливости. Я пришел, чтобы послужить ей.

Мрачно взглянул заключенный в лицо судьи.

— Что нужно тебе от меня?