Стефан Цвейг - Цвейг С. Собрание сочинений. Том 2

В то же время маршалу Нею отдается приказ наступать. Веллингтон должен быть отброшен раньше, чем прибудут пруссаки: никакая ставка не является слишком смелой при столь малых шансах. И в эти вечерние часы следуют одна за другой ужасающие атаки, подкрепляемые свежими пехотными батальонами. То они штурмуют разрушенные селения, то их оттесняют, и снова бросается волна поднятых знамен на раздробленное уже каре. Но Веллингтон выдерживает напор, а от Груши все нет известий. «Где Груши? Где застрял Груши?» — нервно бормочет император, замечая медленное наступление авангарда пруссаков. И его командующие начинают терять терпение. Побуждаемый желанием положить конец всему, швыряет маршал Ней столь же отважно, сколь нерешительно действовал Груши, — три лошади уже унесены пулями под ним, — в одну дружную атаку всю французскую кавалерию. Десять тысяч кирасиров и драгун бросаются в этот смертный галоп, сминают каре, уничтожают батареи и взрывают первые ряды. Правда, их отбрасывают, но сила английской армии гаснет, когти, впившиеся в эти холмы, начинают ослабевать. И когда поредевшая французская кавалерия отступает перед снарядами, последний резерв Наполеона — старая гвардия — тяжкими и медленными шагами приближается, чтобы атаковать холмы, обладание которыми определит судьбу Европы.

РАЗВЯЗКА

Четыреста пушек гремят с утра с обеих сторон. На фронте топот кавалькад кавалерии сливается с залпами ружей, раздается барабанный бой, степь содрогается от многообразного гула. Но на возвышении, на двух холмах, оба командующих настороженно прислушиваются, сквозь грохот сражения, к звукам более тихим.

Двое часов чуть слышно, как сердце птицы, тикают в их руках, заглушая для них грохотание масс. Наполеон и Веллингтон, оба неотрывно смотрят на хронометр, считая часы и минуты, которые должны принести решающую помощь. Веллингтон знает, что Блюхер близок, Наполеон надеется на Груши. Оба не имеют больше резервов, и кто раньше их получит, тот победил. Оба направили свои подзорные трубы на лесную опушку, где, словно легкое облако, появляется прусский авангард. Но застрельщики это или сама армия, спасающаяся от Груши? Уже слабеет сопротивление англичан, но и французские полки устали. Тяжело дыша, как два борца, стоят они, утомленные, друг против друга, переводя дух перед последней схваткой: невозвратный час решения настал.

И вот наконец загремели пушки с фланга у пруссаков: перестрелка, ружейные залпы! «Enfin Grouchy!» — «Наконец Груши!» Наполеон вздыхает свободнее. Уверенный, что его фланги обеспечены, он собирает остатки войска и снова бросается на центр армии Веллингтона, чтобы сломить затворы Брюсселя, раскрыть ворота в Европу.

Но ружейный огонь был недоразумением: это приближающиеся пруссаки, введенные в заблуждение незнакомой формой, начали перестрелку с ганноверцами; скоро они прекратили ошибочную стрельбу, и беспрепятственно, широкой и могучей волной, выходят из леса их массы. Нет, это не Груши, подошедший со своими полками, это Блюхер, и вместе с ним — развязка. Весть быстро распространяется среди императорских полков, они начинают отступать, — пока еще в порядке. Но Веллингтон учитывает критическую минуту. Он скачет к краю так яростно защищавшегося холма, снимает шляпу и машет ею над головой, указывая на отступающего врага. Сразу подхватывают его подчиненные этот торжествующий жест. Дружно поднимается остаток английских полков и бросается на ослабленную массу французов. В то же время сбоку на усталую, разбитую армию набрасывается прусская кавалерия, подымается вой, предсмертное «Sauve qui peut!»*

Еще несколько минут — и великая армия превращается в неудержимый, гонимый страхом поток, который всех, даже Наполеона, увлекает за собой. Словно в воду, не встречая сопротивления, бросается неприятельская кавалерия в этот быстро откатывающийся и широко разлившийся поток; из сплошной пены воплей страха и отчания выуживают экипаж Наполеона, войсковую казну и всю артиллерию; только наступление ночи спасает императору жизнь и свободу. Но тот, кто в полночь, грязный и усталый, опускается в кресло в маленьком деревенском трактире, — уже не император. Его царству, его династии, его судьбе пришел конец: нерешительность маленького, ничтожного человека разрушила все, что самый смелый и дальновидный созидал в течение двадцати лет, полных героических подвигов.

ВОЗВРАТ И ПОВСЕДНЕВНОСТЬ

Не успела английская атака сломить Наполеона, как некто, доселе неизвестный, несется в экстренной почтовой карете по брюссельской дороге, из Брюсселя к морю, где его ждет корабль. Он переправляется в Лондон, чтобы прибыть раньше правительственных курьеров; благодаря тому, что вести еще не дошли, ему удается взорвать биржу: это Ротшильд, создающий гениальным ходом новую империю, новую династию — капитала.

На следующий день Англия узнает о победе, а в Париже Фуше, — этот неизменный предатель — о поражении. Уже звучат в Брюсселе и Германии победные колокола. Только один человек на следующее утро ничего не знает о Ватерлоо, несмотря на то, что он всего на расстоянии четырехчасового перехода от рокового места: это несчастный Груши; неустанно и планомерно он следует приказу — гнать по пятам пруссаков. Но удивительно: он их нище не находит: это внушает ему некоторую неуверенность. И все громче и громче пушечные выстрелы, точно взывающие о помощи. Он слышит, как дрожит земля, и каждый выстрел отдается в его сердце. Все знают: это не простая перестрелка — разгорелась гигантская, решающая битва.

Нервно скачет Груши, окруженный своими офицерами. Они избегают спорить с ним: их советы отвергнуты.

Избавлением кажется им, когда у Вавра они наталкиваются на единственный прусский отряд — прикрытие Блюхера. Словно сорвавшиеся с цепи, они бросаются к траншеям. Жерар впереди всех: гонимый мрачными предчувствиями, он ищет смерти. Пуля сражает его; поднявший свой голос громче всех — умолк. С наступлением ночи они штурмуют селение; но чувствуется: победа над этим арьергардом не имеет значения, ибо в той стороне, где поле битвы, — все успокоилось. Угрожающе тихо, жутко спокойно, отвратительная мертвая тишина. И все чувствуют, что грохот орудий был все же лучше, чем эта томящая нервы неизвестность. Битва, должно быть, решена, битва при Ватерлоо, о которой Груши получает наконец (увы, слишком поздно!) известие, вместе с настоятельным требованием Наполеона о помощи. Она решена, должно быть, эта гигантская битва, но в чью пользу?

И они ждут всю ночь. Тщетно! Известий нет, словно армия забыла о них; они бессмысленно стоят здесь, в непроницаемом мраке. Утром они срываются с бивуака и снова пускаются в поход, смертельно усталые и уверенные, что их маневрирование и передвижение потеряли всякий смысл. И вот, наконец, в десять часов утра примчался офицер из главного штаба. Они помогают ему сойти с лошади, забрасывают его вопросами. Но с лицом, искаженным от страха, с мокрыми у висков волосами, дрожа от сверхчеловеческого напряжения, он бормочет лишь невнятные слова, слова, которых они не могут или не хотят понять. Они принимают его за сумасшедшего, за пьяного, ибо он заявляет, что нет более императора, нет императорской армии, Франция погибла. Но постепенно они начинают понимать истину, воспринимают убийственную, смертельно ранящую весть.