Стефан Цвейг - Цвейг С. Собрание сочинений. Том 1

Уйти или заняться чем-нибудь в одиночестве казалось ему преступлением против дружбы. Он болтался без всякого дела в коридорах и с каждым часом чувствовал себя все более несчастным. Беспокойное воображение наводило его на мысль о каком-нибудь несчастье или невольно нанесенном оскорблении; он готов был расплакаться от нетерпения и страха.

Когда барон явился вечером к столу, ему был оказан блестящий прием. Эдгар, невзирая на укоризненный окрик матери и удивление посторонних, бросился к нему навстречу и бурно обнял его худенькими ручонками. «Где вы были? Где вы были? — поспешно говорил он. — Мы искали вас всюду». Мать покраснела при этом нетактичном включении ее особы и сказала довольно строго: «Sois sage, Edgar! Assieds-toi!» * Будь благоразумным, Эдгар! Сядь на место! (франц.). (Она всегда говорила с ним по-французски, хотя владела этим языком далеко не в совершенстве и при более подробных объяснениях легко садилась на мель.)

Эдгар повиновался, но не переставал расспрашивать барона.

— Не забывай, что барон может делать что ему угодно.

Может быть, ему было скучно в нашем обществе. — На этот раз она сама говорила от имени обоих, и барон с радостью почувствовал, что этот упрек рассчитан на комплимент.

Охотник пробудился в нем. Он был опьянен, взволнован; так быстро был найден след, и дичь — всего на шаг от выстрела. Его глаза заблестели, кровь кипела, речь лилась свободно, он сам не знал как, с его уст. Как всякий мужчина, склонный к эротике, он становился вдвойне добрее, вдвойне самим собой, как только замечал, что нравится женщинам. Так многие актеры испытывают вдохновение только тогда, когда чувствуют, что всецело завладели зрителями — всей этой массой тяжело дышащих, превращенных в слух людей. Он всегда был хорошим рассказчиком и владел чувственными образами, но сегодня — он выпил несколько бокалов шампанского, заказанного в честь новой дружбы — он превзошел самого себя. Он рассказывал об индийских охотах, в которых принимал участие, будучи в гостях у одного из самых аристократических английских друзей. Он обдуманно выбрал эту тему, как будто безразличную; он чувствовал, что эту женщину волнует все экзотическое и для нее недоступное. Эдгара же он пленил окончательно: его глаза сверкали от восторга. Он не ел и не пил, жадно ловя каждое слово рассказчика. Он никогда не думал, что увидит наяву человека, в действительности пережившего все эти невероятные приключения, о которых он читал в книгах, — человека, который охотился на тигров, видел темнокожих людей-индусов и Джаггернаур — ужасную колесницу, которая похоронила под своими колесами тысячи людей. До сих пор он не верил, что есть на свете такие люди, как не верил в существование сказочных стран, и эти минуты впервые пробудили в нем какое-то великое чувство.

Он нс сводил глаз со своего друга; затаив дыхание, смотрел на его сильные руки, убившие тигра. Он еле осмеливался обратиться к нему с вопросом, и в голосе его звучало лихорадочное волнение. Его живое воображение все время рисовало ему картины к этим рассказам. Он видел своего друга восседающим на слоне, покрытом пурпурным чепраком, справа и

слева — темнокожие люди в великолепных тюрбанах, и вдруг из джунглей выскакивает тигр с оскаленными зубами и ударяет лапой по хоботу слона. Барон рассказывал теперь еще более интересные вещи: к каким хитростям прибегают при охоте на слонов — старых, ручных животных заставляют завлекать молодых, диких и резвых, в загороженные ловушки. Глаза мальчика загорелись. И вдруг — ему показалось, что нож, сверкая, упал к его ногам — мама проговорила, указывая на часы:

— Neuf heures! Au lit! *Девять часов! Спать пора! (франц.)

Эдгар побледнел от ужаса. Для всех детей слова «иди спать» ужасны; в них явное унижение перед взрослыми, клеймо детскости, младенчества, детской потребности в сне. Но во сколько раз убийственнее был этот позор сейчас, в самый интересный момент, когда он должен был отказаться от таких необычайных вещей!

— Еще минутку, мама, позволь мне послушать про слонов.

Он хотел начать клянчить, но сейчас же вспомнил о своем новом достоинстве взрослого. Он решился лишь на одну попытку. Но мама была сегодня особенно строга:

— Нет, уже поздно. Иди наверх. Sois sage, Edgar. Я тебе все подробно расскажу, что будет говорить барон.

Эдгар медлил. Обычно мать укладывала его. Но он не настаивал, не желая унижаться перед другом. Детская гордость хотела сохранить хотя бы видимость добровольного ухода.

— Но, мама, ты в самом деле расскажешь мне все-все? О слонах и обо всем остальном?

— Да, дитя мое.

— И сейчас же? Сегодня же?

— Да, да, но теперь иди спать. Иди.

Эдгар сам был удивлен тем, что ему удалось, не покраснев, подать руку барону и маме, хотя рыдания уже сдавливали ему горло. Барон дружески взъерошил ему волосы, и это еще вызвало улыбку на его напряженном лице. Но затем ему нужно было поторопиться уйти: иначе они увидели бы, как крупные слезы потекли по его щекам.

Мать оставалась еще некоторое время внизу, за столом, с бароном, но разговор о слонах и охоте прервался. Какая-то тяжесть, какое-то все возрастающее смущение возникло в их беседе, как только мальчик ушел. Наконец они перешли в зал и уселись в уголке. Барон был остроумнее, чем когда-либо, она сама была слегка разгорячена несколькими бокалами шампанского, и их разговор сразу принял опасный характер. Барона нельзя было назвать красивым; но он был молод, его смуглое энергичное, мальчишеское лицо с коротко остриженными волосами выглядело мужественно, и он пленял ее своими сильными, почти резкими движениями. Она теперь с удовольствием смотрела на него вблизи и больше не боялась его взгляда. Но в его речи постепенно закрадывалась смелость, несколько смущавшая ее, как будто он прикасался к ее телу, — какое-то неуловимое вожделение, которое заставляло ее краснеть. Потом он снова смеялся легко, непринужденно, по-мальчишески, и это сообщало всем этим маленьким нескромностям характер детской шутки. Ей иногда казалось, что она должна бы его строго остановить, но она была кокетка по природе, и это легкое вожделение волновало ее и заставляло выжидать. Увлеченная этой опасной игрой, она, в конце концов, даже пробовала подражать ему. Она бросала на него слегка обещающие взгляды, в словах и в движениях уже отдавалась ему, допуская даже его близость, и ощущала на своем плече его теплое прерывистое дыхание. Подобно всем игрокам, они не заметили, как пролетело время, и, увлеченные своим жгучим разговором, опомнились только в полночь, когда в зале начали гасить огни.

Она вскочила, повинуясь первому испугу, и сразу почувствовала, как безумно далеко она зашла. Игра с огнем не была для нее новинкой, но теперь пробудившимся инстинктом она почуяла, насколько эта игра была серьезна. С ужасом она открыла, что теряет уверенность в себе, что почва ускользает из-под ног и она втягивается в опасный водоворот. Голова кружилась от испуга, вина и горячих речей; глупый, бессмысленный страх овладел ею — страх, который она испытывала несколько раз в своей жизни в такие опасные минуты, но никогда с такой головокружительной силой.