Орхан Кемаль - Происшествие

— Нельзя так, Гюллю. — Мать замахала руками. — Это до хорошего не доведет.

— А как можно? Как ты? Ты вот поклоняешься ему, а получаешь в ответ синяки. А посмотри на Пакизе. Она довольна своей судьбой. Пусть я буду, как она. Не надо мне лучше вообще никакого мужа. Две руки один рот прокормят.

Мать покачала головой и грустно улыбнулась.

— А для кого же ты каждую неделю принаряжаешься?

— Это другое дело. Я его люблю. Но пусть он хоть раз поднимет на меня руку!..

Гюллю успокоилась, только когда пришла Пакизе. Увидев подругу, она умолкла на полуслове.

Гюллю вспомнила, что Пакизе должна принести ответ от Кемаля. Вчера он говорил с матерью. И сегодня Пакизе непременно должна принести его ответ.

Пакизе вошла беззаботная и насмешливая. Она спросила, почему Гюллю не вышла сегодня на работу. Чтобы ничего не объяснять, Гюллю сослалась на нездоровье. И мать, чтобы не выдавать Гюллю, подтвердила: да, Гюллю действительно весь день лежала.

— А я уж думала, что она разленилась, — сказала Пакизе и пристально посмотрела на Гюллю. Глаза Пакизе сверкали. Гюллю взяла подругу за руку и, усадив у окна, села напротив.

Мать ушла, оставив их одних.

— Ну? — только и выдавила из себя Гюллю.

— Порядок, — шепнула Пакизе.

— Что он сказал?

— С матерью говорил.

— Наконец-то. Ну и что?

— Велел передать: «Для нее всегда найдется место под моей крышей». Это о тебе, значит.

Еще секунду, и Гюллю висела на шее Пакизе, а та отбивалась от ее поцелуев.

— Ну хватит, хватит… А то феллаху твоему черномазому ничего не останется…

Гюллю сразу сникла, оставила Пакизе и отвернулась к окну.

— Ты что? — удивилась Пакизе.

Но Гюллю только повела плечом.

— Потому, что я назвала его черномазым? Ну же, Гюллю?

— Оставь.

— Так ведь он же не белокурый… — хохотала Пакизе. — А потом феллах — это значит земледелец.

— Все равно не смей! Какой бы он ни был, он мне нравится. Не обижайся на меня, Пакизе, — Гюллю умоляюще посмотрела на подругу, собиравшуюся уходить. — Не сердись, но не называй его так, ладно?

— Ладно, ладно, — отмахнулась Пакизе, — только отстань, совсем затеребила. Не сержусь. На сумасшедших не сердятся. — Она повязала платок, оглядела себя и заторов пилась. — Дружок заждался, — подмигнула она.

— Неужели опять новенький? — заулыбалась Гюллю. — Это какой же по счету?..

— Секретарей у нас нет, учета не ведем, — с подчеркнутым безразличием ответила Пакизе. — Ну, пока!

В дверях она столкнулась с матерью Гюллю.

— Уходишь?

— Ухожу, тетушка Мерием. Где это тебя угораздило?

Женщина, вздохнув, промолчала.

— Низко кланяешься, вот синяков и набила себе. Ты смотри на меня. Прошу я чего-нибудь у аллаха? И не думаю! Две руки один рот всегда прокормят, милостыней не пробавляемся и любви не просим — пусть она нас ищет…

Мать с дочерью расхохотались.

Пакизе ушла.

— Вот это женщина! — сказала Гюллю матери.

Мать покачала головой, потом гордо ответила:

— Пусть сперва найдет себе такого мужа, как твой отец. Если бы не цирюльник Решид, нам не на что было бы жаловаться… Ну да что без толку говорить. Для меня нет мужчины лучше моего мужа.

— …а для меня — лучше моего Кемаля, — прошептала Гюллю.

Гюллю не сиделось на месте. Ей хотелось кричать, хотелось, чтобы все знали, что сказал Кемаль. «Для нее всегда найдется место под моей крышей», — сказал он. Теперь она никого не боится: ни отца, ни брата, ни цирюльника Решида…

Мать, закрыв за Пакизе дверь, обернулась на шум: Гюллю помчалась по лесенке наверх.

Должно быть, Пакизе принесла весточку от этого Кемаля. Что ж, будь что будет. Ради счастья дочери она согласна на все. Пусть Гюллю живет, как Пакизе, только бы сумела постоять за себя. Работающей женщине нетрудно найти мужа. Муж должен содержать семью. А если он не в дом несет, а из дому… Пакизе права. Да что толку говорить об этом: как началась жизнь, так она и кончится. Разве что Гюллю счастливее будет.

— Пакизе правду говорит, дочка.

Но мысли Гюллю были заняты совсем другим. Кемаль сказал, что для нее всегда найдется место под его крышей, сказал, пусть приходит, когда захочет. Зачем же терять время?

— Что ты? — переспросила она мать.

— Говорю, слушай Пакизе, она права.

— В чем?

— Что надо независимой быть, уметь за себя постоять.

— Дошло до тебя?

— Если бы на месте твоего отца был кто другой, может, и я жила бы, как Пакизе. Но твой отец… Ты еще молода, Гюллю, не все понимаешь. Таких, как твой отец, больше нет. Загляденье, а не мужчина. Женщины завидуют мне, моему счастью… А мне этого достаточно. Что ж, что бьет, и других бьют…

Гюллю понимала это чувство. Она сама гордилась, когда ее видели с Кемалем — с самым красивым парнем Кемалем.

Гюллю потянулась к матери, обняла ее. От знакомого с детства материнского запаха заныло сердце. Гюллю положила голову матери на грудь, и в который раз за сегодня расплакалась.

— Я все еще люблю твоего отца, дочка, все еще люблю, — говорила мать, ласково поглаживая Гюллю. — Я не одна у него, и все-таки каждый вечер он возвращается сюда! Почему не к другим женам? Почему сюда? Он меня любит больше, чем других, вот почему.

Гюллю слушала с удивлением. Гюллю и в голову не приходило, что об отце можно говорить как о мужчине. Отец был огромный, здоровенный человек с черными пышными усами… А в глазах матери, невзирая на ругань, побои, на вечный запах водки, он, оказывается, был самым красивым мужчиной. «Мужчина — маленький бог женщины», — вспомнила Гюллю. — Верно… Кемаль тоже будет ее маленьким богом.

На улочку опускалась ночь. Босоногие мальчишки гонялись за котенком. Опустив занавеску, Гюллю зажгла лампу. Да, Кемаль — ее маленький бог. Что же ей теперь делать? Подождать или уйти к нему завтра же? Уйти к нему, но как? Опять Пакизе. Пакизе пойдет и предупредит Кемаля, а утром — или лучше вечером — Гюллю соберет свой узелок… Может быть, Кемаль будет ждать ее, наймет такси. Они сядут рядом. Вот так. Кемаль обнимет ее. Как тогда, в кино… Она тоже обнимет Кемаля, прильнет к нему…

Гюллю закрыла глаза и размечталась.

В комнату вошла мать. Гюллю выпрямилась и, скрывая охватившее ее смущение, спросила первое, что пришло в голову:

— Мама, а где кувшин? — Ей стало стыдно. Она подумала, что мать прочла ее мысли.

— Возьми. — Мать показала, где стоял кувшин. — Ноги вымыть?

Гюллю взяла кувшин, вышла во двор. Стемнело. Желтым светом зажглись соседские окна.

— Ада-ам! — позвал старческий голос. Тень скользнула по двору и скрылась за дверью.

Гюллю думала о Кемале. Она не могла теперь думать ни о чем другом.

…А свекровь будет жить вместе с ними? Интересно, какая она? Кемаль говорит — старенькая, вся в морщинах. Всю жизнь копалась в саду и на огороде. Противная, должно быть, но Кемаля очень любит — он самый младший и похож на отца. Пакизе говорит, что матери, привязанные к сыновьям, не любят невесток. У Пакизе была такая свекровь, когда Пакизе еще была замужем. Неужели и у Кемаля мать такая же? Наверно.