Луи Арагон - Французская новелла XX века. 1940–1970

У них все славно. Они поставят розовые свечи на белые скатерти, женщины наденут декольтированные платья, и звезды, звезды со всего небосклона засверкают на ожерельях, пальцах, устрицах и серебряной посуде. До утра они будут наслаждаться этим прекрасным сном наяву, а их дети погрузятся в настоящий сон: темный, как печная труба, мягкий и зябкий, как заснеженная крыша; им будут сниться далекие леса, хижины и разноцветные поздравительные открытки. А в полночь в окнах отразятся солнечные осколки и послышится восторженная песнь о желанной весне и о завтрашних пляжах. Почему завтрашних? Ведь праздник длится долго.

— Месье, не знаю, где она, я ее не нашел, — говорит Серж.

— Ничего. Иди сюда, малыш. Выбери себе игрушку. Я тебе ее подарю. Да, да, не возражай, так мне хочется.

Серж в смущении: он не понимает за что.

Всегда есть за что. Так чего бы ему хотелось? О, это слишком дорого. А это велико. Нет, не надо. Конечно, искушение сильно. С него хватит какой-нибудь маленькой вещички, только чтобы не огорчать месье.

— Выбирай, что тебе нравится, я жду.

— Ну тогда, игрушечное…

— То есть?

— Охотничье.

— Нет!

Мальчик молчит. На сей раз он даже не решается вздохнуть. Все понятно. Его поразил тон ответа. «До чего же глупо я себя веду. Сам предлагаю, а потом отказываю».

— Серж!

— Да, месье?

— Ты хороший мальчик, а я был груб с тобой. Не обижайся. Послушай, мне хочется сделать тебе какой-нибудь подарок. Очень хочется. Ну хоть какой-нибудь. Все равно какой. Выбирай. Выбирай что угодно, но только не это. Не надо ничего, что напоминает охоту. Охотничье ружье. Ружье, патрон. Ружье, выстрел. Выстрел, ночь. К чему я это все говорю? Забудем об этом. Ну, выбирай скорее!

Наконец мальчик выбрал большую книгу с цветными фотографиями «Великие деяния». «На обложке нарисована плотина», — говорит он. И добавляет: «Потрясающая штука». А потом умолкает, словно хочет прекратить разговор, отвечает междометиями. Он явно чем-то смущен. И дело тут не в подарке.

— Серж!

Он признается:

— Она была там.

Он стоял совсем рядом и не решился заговорить… Из-за прозвища. Он просто не осмелился, правда. Он спрашивает:

— Вы рассердились?

— Не надо больше об этом. Давай поищем ее.

— Где?

— Всюду. Здесь. Нет, на улице.

Им повезло. Она, кажется, вышла прямо перед ними, говорит мальчик. Но сейчас уже довольно далеко, уж очень быстро она ходит. Ой! Останавливается, да? Замедляет шаг, мимоходом смотрит на витрину. Теперь на другую. (Серж может ее догнать, но что он ей скажет? Он стесняется.) Как, Леруа? Ему гораздо больше нравится настоящее имя. Жан Леруа, это проще простого. Что, что? Можно просто Жан? О, это не важно, он вполне может сказать Жан Леруа…

— Иду, месье, иду, иду… Ну вот опять! Эх, черт возьми!

Она опять вошла в какой-то дом. Они подходят ближе. На втором этаже — женская одежда, — объясняет Серж. Ему кажется, за стеклом — это она.

— Ну что же, мы ее подождем.

— Где?

— Наверняка здесь есть какое-нибудь кафе. А оттуда можно было бы наблюдать за входом. Понимаешь?

— Действительно есть, совсем близко, — говорит Серж.

Они усаживаются, но мальчику не терпится.

— Знаете, сколько нам придется ждать? — ворчит он. — Сначала она будет выбирать, потом еще мерить. Если она похожа на мою сестру…

Он снова начинает вздыхать. Такая у него привычка. А времени ему ничуть не жалко. Все равно он совершенно свободен сегодня. Родители отпустили его погулять, а папа сказал: «Погляди праздничные витрины, но возвращайся не очень поздно». А сейчас только четыре. В рождественские каникулы он обычно приводит в порядок свою коллекцию марок. Он хотел бы стать путешественником или архитектором. Но только не здесь, а где-нибудь на другом материке. И потом, это хорошая профессия. Он так рад, так рад, что месье Жан Леруа тоже интересуется географией. А-а, теперь он понимает, почему его прозвали Магелланом: он в то время изучал биографию великого мореплавателя.

— Просто из интереса. Для себя, да?

— Для себя и для других тоже.

— А… теперь?

— Что теперь?

— Как же вы?..

— Теперь у меня есть воспоминания.

— Да, ну а как же география, например, географические карты?

Карты — это ерунда. Перешейки, проливы, горные цепи, равнины и мысы — вот его воспоминания. У него свои скалы и свои моря. Свои озера и свои холмы. У него под рукой и крошечный островок, и вся вселенная, он может совершить прогулку и по городу, и по всему земному шару, и по галактике. Каждое утро, просыпаясь, он заново создает свои планеты. Свои звезды. Стоит только руку протянуть. Сегодня звездочка была приколота к пальто. А планеты он может превратить в женщин.

Ладно. Надо все же ее догнать. Найти ее, сейчас же. Серж бежит в магазин, возвращается. Он сказал все, что надо было, но она сделала вид, что не слышит. А может, действительно не слышала? Она разговаривала с кассиршей.

— Думаю, она сейчас выйдет, месье.

— Уже? А ты видел, что она купила?

— Лыжный костюм.

— Ты уверен?

— Уверен. Вот и она.

— Быстрее.

Она свернула в переулок.

— Та женщина, которую вы знали, любила кататься на лыжах?

— Любила.

— Теперь очень многие катаются на лыжах.

Он не хочет огорчать месье, но все-таки добавляет совсем тихо:

— А может, это еще и не она.

Она опять вошла в дом. Номер тридцать. Она здесь живет? Возможно. Они прислушиваются. Каблуки стучат по ступенькам, сверху доносится позвякивание ключей, и все стихает.

— Это на пятом этаже, — говорит мальчик.

— Спасибо, Серж, и до свидания. Я поднимусь наверх.

— Один?

— Да, теперь это нетрудно.

— Значит, вы верите, что…

— Я всегда верю, вера — мое зрение. До свидания, милый, я буду считать этажи.

Уцепившись за перила, он начинает подниматься: второй этаж. Она здесь живет? А почему бы и нет? Вероятно, переехала из пригорода. Ведь она не хотела там оставаться. Третий. Интересно, а как ее отец? Там, в магазине, мальчик хотел задать один вопрос. Но в эту минуту появилась она, и он не успел ничего сказать. Да это и не важно. Он догадывается, что это за вопрос. Вот уже десять лет, как он на него отвечает, и у него даже вошло в привычку всякий раз касаться пальцами своих век, да, десять лет. «Тоже десять?» — наверняка спросил бы Серж. Четвертый этаж. Да, тоже: была чудесная охота, лес — весь в золоте, местечко называлось «На четырех ветрах». Там было много елей, очень много. Выстрел раздался из гущи кустарника. В его глазах, как в оконных стеклах, разбилось солнце, и он упал в его осколки. Пятый. А ведь праздничная ночь тоже длится и длится. «Из вас может выйти неплохой учитель», — говорил отец Ирэн. В то время они преподавали в одном и том же лицее, он — только начинал работать, и отец Ирэн, преподававший гимнастику, пожалуй, единственный с самого начала хорошо к нему относился. Чему он может научить? Разве что науке видеть руками. Он чувствует под рукой лепную овальную фигуру. Что это — плод? Пространство становится плотью. Он останавливается: а если здесь несколько дверей? «Тогда наудачу», — думает он. Пальцы скользят по лепному орнаменту, дверной табличке. Он распрямляет их, потом сжимает в кулак, опять похоже на овал, а значит и на ее лицо, так он привык. Вот это праздник! Плод и женщина. Все нынче удача, близкий берег, блеск рождественских свечей. Ирэн? Он стучит. Шаги. Дверь скрипит, открывается. Ирэн? Он делает шаг вперед. Взмахивает рукой — пустота. Шарит вокруг, потом вытягивает руку вперед. Наконец обе его руки принимают горизонтальное положение. Палка падает. Когда же кончится эта пустота, и откуда это безмолвие? Здесь что, комната? Он на что-то наткнулся. На что? Никого нет? Он кричит: «Есть здесь кто-нибудь?» Шорох слева.