Луи Арагон - Французская новелла XX века. 1940–1970

Сквозь обе полуоткрытые двери — ту, что выходит на улицу, и ту, за которой работает Ван дер Мейлен, — ни малейшего движения воздуха. Все в оцепенении.

— Гляди, кто в соседней комнате, — медленно говорит стрелок по-вьетнамски.

Тя Кхе поднимает голову, встречается глазами с часовым и отвечает ему мертвенным взглядом.

— Да-да, погляди, — настаивает вьетнамец.

Тя Кхе очень медленно поворачивается, делает четыре шага, отделяющие его от двери, наклоняется и смотрит в щель. Стол завален картами и бумагами. На всем этом, словно пресс-папье, лежит автомат. Плечи, лысина…

Тя Кхе медленно возвращается на место.

— Ты знаешь, кто это? — спрашивает вьетнамец.

— Да, — отвечает Тя Кхе, все еще не глядя на него.

— Кто же? — настаивает вьетнамец.

— Ван дер Мейлен.

С минуту они молчат. Новый благодатный удар грома распарывает небо, словно ножницы — кусок ткани. Где-то далеко на землю с шумом обрушивается стена дождя, который вскоре, будто одеялом, с головой накроет всю страну. В такие минуты бросает в жар, стучит в висках.

— Хочешь его убить?

— Что?!

— Убить его хочешь?

— Ну… да! — отвечает Тя Кхе. И через несколько секунд повторяет:

— Хочу его убить.

Вьетнамец вытаскивает свой короткий широкий штык. Заходит Тя Кхе за спину. Пробует разрезать веревку, но штыки плохо заточены — несмотря на широкое лезвие, ими привыкли только колоть. Он сует штык под мышку и пытается развязать узел ногтями. Это нелегко. Узлы завязаны крепко, конопля затвердела. Наконец, руки Тя Кхе падают вдоль туловища.

Стрелок протягивает ему штык рукояткой вперед. Он с трудом держит его большим и указательным пальцами, так что рукоятка покачивается какое-то время, пока Тя Кхе не решился.

Тя Кхе берет штык, открывает дверь и быстро входит в другую комнату. Слышны словно удары кулаком по столу. Двадцать один удар. Тя Кхе выходит и бросает вьетнамскому стрелку:

— Пошли, живо!

— Нет.

— Ты что, спятил? Ты же не можешь теперь здесь оставаться. Пошли! — Тя Кхе хватает вьетнамца за рук а в. — Пошли же!

— Нет. Я остаюсь. Я ведь трус.

Тя Кхе остолбенело смотрит на вьетнамца. На рукаве цвета хаки, в том месте, за которое он его ухватил, два темных пятна. Тя Кхе пожимает плечами и бросается вон из дома, под тяжелые капли, шлепающиеся одна за другой на пыльную землю, словно переспелый инжир.

Первый роман Мишеля Бютора, двадцативосьмилетнего преподавателя языка и литературы, «Миланский проезд» (1954) не был замечен ни читающей публикой, ни литературными критиками. Шумная известность пришла к писателю лишь после опубликования романов «Времяпровождение» (1956) и — в особенности — «Изменение» (1957), получивших крупные литературные премии. Отметив необычность сложной повествовательной техники автора, отсутствие в его произведениях привычных персонажей и сюжетных схем, пресса не замедлила причислить его к представителям «нового романа», а его книги сблизить с книгами Н. Саррот и А. Роб-Грийе.

Между тем сам Бютор неоднократно подчеркивал, что не принадлежит ни к одной литературной школе, что его романы — не иллюстрация тех или иных литературных манифестов или программ, но продукт непосредственного выражения его мироощущения, плод его жизненных наблюдений, размышлений о судьбах европейской цивилизации.

Критик, прекрасно изучивший французскую литературу — классическую и современную, — знаток живописи, неутомимый путешественник, объехавший множество стран Старого и Нового Света, Мишель Бютор обладает редким по широте кругозором. Среди его работ, посвященных самым разным аспектам истории культуры, — четыре сборника литературно-критических статей, объединенных общим названием «Репертуар» (1960–1974), книга о Бодлере «Необыкновенная история» (1961), «Опыты о романе» (1969), «Опыты, об опытах» (1968), искусствоведческое исследование «Слова в живописи» (1972).

Богатая эрудиция играет значительную роль и в художественном творчестве Мишеля Бютора: не только уже названные романы, но и такие произведения писателя, как «Степени человеческого родства» (1960) или радиопьеса «6 810 000 литров воды в секунду» (1965), полны различных историко-культурных реминисценций, социально-бытовых подробностей и реалий современной эпохи. Придавая книгам Бютора достоверность, это делает особенно убедительной его критику буржуазной цивилизации второй половины XX столетия.

Художественная проблематика Бютора связана, в первую очередь, с раскрытием тех искаженных форм человеческой жизни, которые эта цивилизация вырабатывает. Подавляемая культурными, политическими, профессиональными, бытовыми, даже интимными стереотипами мышления и поведения, личность испытывает чувство полнейшей несвободы перед лицом окружающей ее действительности. Она утрачивает самое важное в себе — самоценность и неповторимость. У людей, изображаемых Бютором, есть индивидуальные биографии, но у них нет индивидуальных судеб: «приходят все новые и новые актеры, — писал по этому поводу Бютор, — но в круговороте падающих лет они разыгрывают всё одни и те же роли».

Писатель, однако, не отвергает современной цивилизации как таковой, с ее культурными и техническими достижениями и ценностями: он отвергает лишь механические, потерявшие живую силу формы, в которые эта цивилизация отлилась. Только критическое отношение к этим формам может, по мысли Бютора, обеспечить личности полное самораскрытие.

Стремление вырваться из-под власти рутины, получить доступ в мир, где господствует свобода, человеческая раскованность и непринужденность, характерно и для публикуемой ниже сказки Бютора.

Michel Butor: «Les petits miroirs» («Маленькие зеркальца»), 1972.

Жерар скучал на уроке. За окном шел дождь. В классе читали допотопный текст из хрестоматии, и учительница пыталась убедить ребят, что это смешно. Но никто не засмеялся, даже она сама.

В старой, подержанной хрестоматии Жерара полным-полно было всяких каракулей и помарок. На странице, которую изучали в классе, между строчек Жерару удалось разобрать слова: «Если тебе станет скучно — сдери с обложки чернильную кляксу». Книга была переплетена заново в толстый картон; на внутренней стороне обложки действительно красовалась огромная клякса, и Жерар принялся аккуратно сдирать ее. На самом деле то была не клякса, а наклеенный кусочек бумаги; под ним оказалось квадратное углубление, на дне которого Жерар увидел надпись: «Вставь сюда маленькое зеркальце».

Учительница заметила, что он не слушает, и спросила: «Где мы остановились?» К счастью, урок уже кончался, и раздавшийся звонок избавил его от позора. Жерар просиял, и, видя это, учительница улыбнулась ему: все-таки она была милая.