Шмуэль-Йосеф Агнон - Путник, зашедший переночевать

Я пожалел, что не нанес ему визит. Ведь уважь я его, он бы сейчас так не говорил. Однако я решил: это не такое уж огорчение, оно завтра пройдет. Но когда завтра пришло, а огорчение не прошло, я отправился к раввину, чтобы умиротворить его.

Нашему городскому раввину около семидесяти, но старость его еще не очень заметна. У него слегка удлиненное лицо, борода как золото, а серебряные нити в ней придают его лицу приветливое выражение, свойственное добродушным людям. Движения у него размеренные, и говорит он спокойно, не повышая голоса сверх меры. Когда поднимается, видно, что он худой и высокий, но из-за того, что он обычно сидит, откинувшись в кресле, и обе его руки сложены выше сердца, он кажется полным. Хотя он беден и получает мало, но на нем шелковая рубашка, и он всегда чисто одет. Я уже упоминал, рассказывая историю рабби Хаима, что вначале этот раввин был у нас посеком, но после войны, когда другие конкуренты исчезли, а городская община уменьшилась, его назначили — раввином. Если не считать того затяжного спора с рабби Хаимом и ужасов войны да бедствий погромов, этих общих несчастий, время не очень его затронуло. Сыновья его идут по стопам отца — если не в Торе, то в делах: один сын стал важным деятелем в партии «Агудат Исраэль» [147]и что-то там пишет в идишской газете, у другого нечто вроде колбасной фабрики, а третий — зять в богатом доме и, похоже, найдет себе раввинат, потому что его тесть приближен, с одной стороны, к известному цадику, а с другой — к властям. Сказано в Талмуде: «Как есть заповедь на человеке сказать слово, которое будет услышано, так есть на нем и заповедь не говорить слово, которое не будет услышано». Наш раввин живет по этому правилу, и это спасло его в нескольких погромах. Но если кто приходит к нему спросить о чем-то, тут он строг. И не то чтобы закон требовал строгости в этом деле, просто он считает, что на всякий случай лучше поступать по всей строгости. И он говорит пришедшему к нему человеку: «Законы Галахи даны только для того, чтобы радовать сердце изучающих эти законы, и если тебе доведется совершить какой-нибудь поступок, сделай так, чтобы твой Творец радовался тебе, а потому поступай по всей строгости закона». Настаивает вопрошающий: «Но действительно ли таков тут закон?» А он в ответ: «Если ты знаешь, каков закон, почему ты спрашиваешь меня? Но поскольку ты не полагаешься на себя, ты должен положиться на меня».

Хотя все действия нашего раввина продуманны и речь всегда взвешенна и строга, он не чурается и праздной беседы и при этом украшает свои речи разными развлекательными словечками или примерами, но и тут следит, чтобы не пошутить дважды подряд и не рассказать что-нибудь, не имеющее отношения к делу.

Меня он принял приветливо, хотя заметно было, что он все еще обижен тем, что я не приходил до сих пор. Поэтому, наверно, и встретил меня упреком (на арамейском): «Если я царь (ибо сказано: „Кто наши цари? Раввины“), то почему ты не пришел ко мне раньше?» Затем он усадил меня справа от себя и принялся объяснять, что он возражал против того, чтобы говорить «Отец наш, Царь наш», потому что такое нельзя говорить по поводу беды одного отдельного человека. А поскольку я промолчал, он решил, что я все-таки держу на него обиду из-за его слов об игре в футбол в субботу, и стал говорить о футболе и о том, почему в него нельзя играть по субботам. Тот, кто услышал бы его рассуждения, мог бы, пожалуй, подумать, что в Стране Израиля только и делают, что целыми днями играют в футбол, особенно по субботам. Он и еще что-то осуждающее говорил о людях Страны Израиля, но я так разволновался, что пропустил все это мимо ушей и ничего не ответил. Увидев, что я продолжаю молчать, он изменил тон своих речей, дружелюбно посмотрел на меня и слегка повысил голос, но не сверх меры, а лишь для того, чтобы добавить ему значительности и сделать свою речь более любезной. «А сейчас, — сказал он, — прошу господина оказать мне уважение и произнести благословение в моем доме». И тут же громко позвал: «Ребецн [148], принеси угощение, еврей из Страны Израиля пришел к нам».

Прошло несколько минут. Потом на кухне послышались звук шагов и стук посуды, хотя ребецн не ответила мужу и не подала никакого знака, что услышала его слова и готовит угощение. Раввин опять дружелюбно посмотрел на меня и мягко погладил бороду, но затем вдруг отвел глаза, посмотрел на дверь кухни и постучал пальцами по столу, чтобы поторопить жену. Я хотел было сказать ему, что не нужно ее беспокоить, ведь я не хочу ни пить, ни есть, но тут дверь открылась, и ребецн вошла с подносом в руках. На подносе две чашки чаю, мисочки со сладостями, несколько ломтиков лимона и сахар. Она склонила голову, приветствуя меня, и сказала: «Милости просим». Ребецн выглядела несколько старше своего мужа, но лишь внешне, не по годам. В честь гостя на ней было что-то вроде шляпки. Муж смотрел на нее добрыми глазами, как смотрят мужья, довольные поведением своих жен, — а надо вам сказать, что в годы войны нашему раввину с женой случалось бывать в Вене у раввинов партии «Мизрахи» [149]и они насмотрелись на тамошние повадки.

В комнате стоял книжный шкаф. Раввин увидел, что я глянул в ту сторону, и сказал; «Это книги, которыми одарил меня Господь. Часть досталась мне по наследству, а часть я купил за свои деньги. Воздастся мне за то, что здесь нет ни одной книги, попавшей ко мне через долг или заем. А кроме того, тут есть также книги новейших авторов, мне приносит их сын, которому эти писатели присылают свои книги, чтобы он упомянул их добрым словом в своей газете. Я слышал, что господин тоже написал какие-то книги, но я в них никогда не заглядывал. Мне достаточно книг святых раввинов. Но коль скоро мы уже заговорили о книгах, то я хочу показать господину мое собственное сочинение. Может быть, он выберет время и заглянет в него. Уверяю, что он найдет в нем интереснейшие рассуждения, основанные на истинах Торы».

С этими словами он наклонился, открыл ящик стола, извлек оттуда нечто вроде бухгалтерской книги, протянул мне и посмотрел на меня с таким радушием, словно ожидал, что я тут же воскликну: «Какая красота!»

Однако, пока я рассматривал его книгу, дверь распахнулась и в комнату вошли три человека. Я поднялся со стула с намерением уйти, но раввин положил свою правую руку на мою и сказал: «Напротив, пусть господин сидит. Пусть услышит, что говорят евреи». И, обратившись к вошедшим, произнес: «Садитесь, господа, садитесь. Что вас ко мне привело? Этот еврей здесь — он тоже еврей, пусть послушает».

Вошедшие возбужденно заговорили все разом.

Раввин сказал: «Все говорят, я ничего не слышу».

Тогда они закричали, перебивая друг друга: «Пусть Михаэль скажет! Нет, пусть Габриэль! Нет, пусть Рафаэль!»