Александр Амфитеатров - Сумерки божков

Она резко засмеялась и продолжала.

— Сейчас, Лиза, все ваши козыри — в Берлоге, и в одном Берлоге. Лелька вас уже боится и ненавидит. Мелких гадостей против вас я от нее не ожидаю, потому что — ах! за кого вы нас принимаете? Мы слишком величественны для мелочей! Клаки там всякие, журнальная и закулисная интрига — это моветон, грызня в розницу, недостойная Елены Сергеевны. [188] Клаки — люди, нанятые для срыва спектакля, выступления (криками, свистом) или для обеспечения успеха (шумными аплодисментами, овациями). Моветон — дурной тон, невоспитанность. Она, если враждует с кем, то любит проглотить неприятеля сразу и целиком. Шпильки, булавки, иголки она предоставляет нам, грешным. Ну и спасибо ей на том! Я, Лизок, прожила в театре долгую жизнь, и вот вам мой завет на конце карьеры: не брезгайте шпильками, булавками, иголками… учитесь ими владеть, колоть и фехтовать! Сколько я знаю и понимаю вашу натуру, много учить вас этому мастерству не надобно, — оно у вас в крови! А сцена вас подразовьет и усовершенствует. Без этой самозащиты — нельзя! Богини мраморные, вроде Елены Сергеевны, уверяют, будто все это — мещанство. Но вы не мраморная богиня и не можете быть ею. Вы просто купеческая дочь Елизавета Вадимовна Наседкина, и мещанства стыдиться вам нечего, оно у вас наследственное. А я вам вот что скажу: в какое ледяное презрение там ни сдавайся, какими высокопарными бронями ни облекайся, а шпильками, булавками, иголками самую что ни есть мраморную богиню можно довести до такого белого каления, что она взбесится, как кухарка, обсчитанная на рынке, и натворит пошлостей, глупостей, скандалов, и победа будет ваша, а срам — ее!.. Я знаю, я испытала, мне удавалось… да еще и как!

Итак, душка, мелочами Лелька доезжать вас не станет. Но она употребит все усилия, чтобы спрятать вас под спуд и не давать вам хода. А если Берлога перестанет вам покровительствовать, она мгновенно воспользуется случаем и выбросит вас из театра О! Я не боюсь за вас: с вашим голосом певица не пропадет. Случись такая беда, вы найдете широкую дорогу в провинцию: мой прямой интерес, чтобы не дать вам заглохнуть. Наконец, если понадобится, я займу денег, я заложу брильянты и билеты, но устрою вам возможность карьеры за границею, — и профессоров, и агентов, и импресарио! Споете и в «Скала», и в «Ковент-Гарден», и в Grand Opéra. Нет, нет;—вы не целуйте моих рук: не за что! Я сделаю это не по доброте душевной, а по своему расчету, и не для вас, а для себя. И откровенно скажу: предпочла бы не делать, — чтобы можно было обойтись без этого! Заграница не уйдет от вас, а мне вы в тысячу раз важнее и нужнее здесь, — в этом Лелькином святилище, куда мы с вами сейчас поедем, — именно здесь, здесь, здесь!.. И это не потому, что вы будете хорошая реклама моей школе, что в случае вашего большого успеха ко мне хлынут ученицы, и вместо десяти рублей за урок я буду в состоянии брать двадцать пять. И это очень хорошо, приятно и выгодно, и я вам заранее чрезвычайно благодарна, Лизок, потому что я не сомневаюсь, что мой расчет оправдается и сбудется, как по-писаному. Но ведь в этом отношении — материальном — мы квиты. Мы знаем друг друга пять лет. Вы пришли ко мне, не имея средств платить за уроки. Я и сама не понимаю теперь, почему я, обыкновенно такая капризная в выборе учениц, взяла вас тогда: это было по инстинкту, по вдохновению какому-то! Красотой вы, извините меня, не отличались; о голосе вашем нельзя было составить никакого понятия, потому что он был у вас какой-то нутряной и сидел где-то в желудке, под ложечкою; музыки вы не знали; образования, хороших манер, грации не имели. Вы меня простите, что я так напоминаю. Но я пользуюсь случаем договориться до конца, чтобы между нами не могло быть никаких недоразумений и осталась одна голая правда. Так что не обижайтесь, Лиза, а лучше дайте мне вашу руку. Меня все считают фальшивою, и я действительно со всеми фальшива. Так что если у меня есть потребность стать с вами в отношения голой правды, обнажитъ пред вами свои мысли и сердце, то это — лучшее доказательство, как я вами дорожу и как я вас люблю. Вот теперь — очень рада: поцелуемся! Потому что это — без всякого с моей стороны расчета и от полной души!

Итак, учились вы у меня даром. Согласитесь, насколько вы были хорошею ученицею, настолько я была добросовестною преподавательницею. Когда я заметила в вас недюжинное дарование, я посвятила вам все свое свободное время и всю свою опытность. Вы стали моею любимою надеждою. Если бы мне предстоял такой горький выбор, я предпочла бы лишиться всей моей школы и всего от нее дохода, чем потерять одну вас. Про меня в городе сплетничают, что я половая психопатка, что я влюбляюсь в своих учениц и развращаю их всякими там пороками. Милая Лиза, с глаза на глаз мне не страшно и не стыдно признаться вам, что дым этот — не без огня. Что вы хотите? Я — человек страстный и странный. Я влюблена во всякую красоту, — в живую красоту, — какую встречаю в жизни, и, покуда влюблена, физически страдаю от влечения к ней. Для меня красота не имеет пола. Я могу одинаково поклоняться, с равными восторгами и экстазами, прекрасному мужчине и прекрасной женщине, зверю и статуе. Я ездила в Сиракузы, чтобы поцеловать ногу у безголовой Венеры археологического музея, [189] …ездила в Сиракузы, чтобы поцеловать ногу у безголовой Венеры археологического музея… — Имеется в виду статуя Венеры Анадиомены («из моря выходящей»), римская копия древнегреческого оригинала II в. до н. э., найденная в окрестностях Сиракуз при возделывании земли. П.П. Муратов в книге «Образы Италии» (1911) пишет: «Это статуя Венеры, которую Мопассан избрал своей богиней. Нет ничего божественного в этой эллинистической богине— очаровательно стройной женщине…» и по целым часам стояла, замирая и млея, в палермитанском музее пред знаменитым Ariete, в котором Гюи де Мопассан прозрел воплощение всей чувственной прелести нашей земли. [190] …пред знаменитым Artete… — Ariete — Овен, скульпторное изображение первого из двенадцати знаков зодиака. Да, я чувственница, я сладострастница — и не стыжусь дорог, на которые тянет меня чувственный восторг, какие бы они ни были. Это сильнее меня! Я не могу с этим бороться, да и не хочу бороться! Зачем? Разве можно вычеркивать радости из жизни? Их так немного. Зачем? Но вы знаете меня пять лет, вы моя любимая ученица, вы видали меня почти ежедневно, занимались со мною целыми часами, и вы — мое оправдание. Вы — свидетельница, что я умею работать серьезно и с любовью к искусству, без всяких задних мыслей. Вам нельзя на меня жаловаться, будто я учила вас чему-либо дурному и эксплуатировала вас какими-нибудь личными прихотями или капризами. А только — я доказала вам, что умею быть энтузиасткою не хуже Берлоги, который вчера сошел с ума, услыхав ваше «Grâce». Ваше пение — моя сердечная слабость, я влюблена в ваш голос, как в сиракузскую Венеру, как в палермитанского Ariete! Нет! Больше! Больше! И теперь торжество вашего голоса — это мое торжество. И затем — пусть о нас люди сплетничают, что им угодно: я не святая, но мы с вами знаем, что для нас с вами — это неправда и клевета!