Сельма Оттилия Ловиса Лагерлеф - Чудеса Антихриста

До нее продолжали доноситься звуки мандолины. В них чувствовался свежий воздух и солнечный свет, что-то бодрящее и успокаивающее, какая-то примиряющая беззаботность природы.

В это время в Диаманте все еще находилось маленькое изображение из Ara coeli.

Англичанка, которой оно принадлежало, была в таком восхищении от Диаманте, что не могла решиться ехать дальше.

Она наняла весь первый этаж гостиницы и устроилась в нем, как у себя дома. Она покупала по дорогой цене все, что могла найти из древней глиняной посуды и старинных монет. Она скупала мозаики, образа и святые изображения. Ей пришла в голову мысль собрать изображения всех святых.

Ей рассказали о Гаэтано, и она послала ему сказать, чтобы он пришел к ней в гостиницу.

Гаэтано собрал все, что он вырезал за последнее время, и отправился к мисс Тоттенгам. Ей очень понравилась его работа, и она пожелала купить все его статуэтки.

Комнаты богатой англичанки были похожи на кладовую музея. Тут были свалены в беспорядке самые различные предметы. Тут стояли полуразобранные сундуки, висели платья и шляпы, лежали картины и гравюры, валялись путеводители и расписания поездов, стоял чайный сервиз со спиртовкой, лежали молитвенники, мандолины и щиты.

Это открыло Гаэтано глаза. Он вдруг покраснел, закусил губу и начал укладывать свои изображения.

Он увидал среди вещей изображение младенца Христа. «Изгнанное изображение» лежало среди всего этого беспорядка со своей жалкой короной на голове и медными башмачками на ногах. Краски потрескались на его лице, кольца и другие украшения заржавели, а пелены пожелтели от старости.

Увидя это, Гаэтано не захотел продать своих изображений мисс Тоттенгам, но решил сейчас же уйти домой.

Когда же она спросила его, что с ним вдруг случилось, он разразился гневом и стал бранить ее.

Знает ли она, что многие из этих вещей были священны?

Знает она или нет, что это святое изображение Христа? А она допустила, чтобы он потерял три пальца на руке и из короны выпали все камни? И она оставляет его грязным, заржавленным и поруганным! Если она обращается так с изображением самого Сына Божьего, то что же ждет других святых? Он ничего не продаст ей!

Слушая гневные слова Гаэтано, мисс Тоттенгам пришла в восторг.

Вот она истинная вера, вот истинный, святой гнев. Этот юноша должен стать художником.

Он должен ехать в Англию, в Англию! Она хотела послать его к своему другу, великому художнику, который хотел пересоздать искусство, хотел научить людей изготовлять прекрасную домашнюю утварь, дивные церковные украшения, который хотел создать новый прекрасный мир.

Она всем распоряжалась и устраивала, а Гаэтано охотно предоставлял ей эти заботы, потому что теперь ему самому больше всего хотелось уехать из Диаманте.

Он видел, что жизнь здесь становится ему невыносима. Он думал, что сам Господь удаляет его от искушения.

Он уехал совсем незаметно. Донна Микаэла узнала об этом только после его отъезда. У него не хватило мужества пойти и проститься с ней.

Прошло два года. В Диаманте и во всей Сицилии произошла одна только перемена — народ становился все беднее и беднее.

Наступила осень, и пришло время сбора винограда.

В это время канцоны, не смолкая, лились с уст, и на мандолинах звучали новые дивные мелодии.

Молодежь толпами отправляется на виноградники, целый день проходит в работе среди немолчного смеха, а всю ночь смеются, танцуют и веселятся, и никто не думает о сне.

Ясное небо над горами кажется еще прекраснее, чем всегда. В воздухе носится веселье, и сверкающие взоры подобны молниям; и кажется, что тепло и свет исходят не только из солнца, но и из сияющих лиц прекрасных женщин Этны.

Но в эту осень все виноградники были истреблены филоксерой.

Сборщики винограда не толпились среди лоз, длинный ряд женщин с наполненными корзинами на головах не тянулся к прессу, и нигде на плоских крышах не танцевали по ночам.

И в эту осень октябрьский воздух не был над Этной таким ясным и легким, как всегда, но тяжелый, расслабляющий ветер пустыни непрерывно дул из Африки и, словно союзник голода, приносил с собой пыль, испарения и затемнял весь воздух.

Ни разу в эту осень не повеяло прохладным горным ветерком. Все время дул ужасный сирокко.

Иногда он был такой сухой и горячий и до того насыщенный пылью, что приходилось запирать все двери и окна и не выходить из комнат, чтобы не задохнуться.

Но часто он был тяжелый, сырой и удушливый. Люди не знали покоя; ни днем, ни ночью не покидали их заботы, и страдание их росло, как сугробы снега на горных вершинах.

Это беспокойство охватило и донну Микаэлу, которая продолжала по-прежнему ухаживать за мужем.

Уже с наступления осени не слышно было ни пения, ни смеха. Люди молча встречались и расходились, и, казалось, злоба и отчаяние готовы задушить их. И она говорила себе, что они, наверное, замышляют восстание. Она понимала, что они должны, наконец, восстать. Это, разумеется, ничему не поможешь; но им не за что больше ухватиться.

В начале осени она сидела однажды у себя на балконе и слушала, что говорит народ на улице. Все говорили только о голоде: «У нас неурожай на пшеницу и виноград; сера и апельсины тоже приносят плохие доходы. Все желтое золото Сицилии изменило нам. Чем мы будем жить?»

И донна Микаэла понимала, что это должно быть ужасно. Пшеница, вино, апельсины и сера — это было их желтое золото.

Она понимала также, что народ не может выносить дольше такой нужды. И она жаловалась, что жизнь так тяжела. Она спрашивала себя, почему народ должен платить такие большие налоги. К чему существует налог на соль, так что бедная женщина не имеет права спуститься к берегу и взять себе ведро морской соленой воды, а должна покупать соль в казенных лавках? К чему служит налог на пальмы? Крестьяне с болью в душе рубят старые деревья, так долго украшавшие прекрасный остров. А к чему платить налог на окна? Какая цель этого? Не хотят ли они, чтобы бедный люд заколотил окна или покинул жилые помещения и переселился в подвалы?

В серных копях происходили стачки рабочих и беспорядки, и правительство высылало солдат, чтобы принудить народ к работе. Донна Микаэла удивлялась, неужели правительство не знает, что в этих копях нет машин? Разве правительство никогда не слыхало, что дети таскают руду из глубоких шахт. Неужели же оно не знает, что дети эти — рабы, что родители продали их работодателям. А если оно знает все это, зачем же оно помогает владельцам копей?

Потом до нее стали доходить слухи о частых преступлениях. И снова ее одолевали вопросы. Зачем допускают людей становиться преступниками? Зачем доводят их до такой бедности и нищеты? Она знала, что жители Палермо и Катании не задавались этими вопросами. Но жители Диаманте не могли заглушить в себе страха и беспокойства. Как можно допускать людей до такой бедности, что они умирают с голода?