Сельма Оттилия Ловиса Лагерлеф - Чудеса Антихриста

Лето подходило к концу, и уже в начале осени донна Микаэла предвидела тот день, когда вспыхнет возмущение. Она видела уж, как голодный народ бросится на улицы. Они будут грабить лавки и дома богачей. Обезумевшая толпа бросится к летнему дворцу и будет взбираться на балконы и окна: «Подайте сюда драгоценности старинных Алагона, подайте сюда миллионы дона Ферранте!» Летний дворец был венцом их мечтаний. Они думали, что он полон золота, как сказочный замок.

А когда они ничего не найдут, они приставят ей кинжал к горлу и потребуют, чтобы она выдала им сокровища, которыми она никогда не владела, и она будет убита опьяненной грабежами толпой.

Почему богатые владельцы копей не могли спокойно жить дома? Зачем они раздражали бедных, ведя широкую жизнь в Риме и Париже? Живи они у себя дома, они не возбудили бы против себя такой ненависти. Тогда не произносились бы великие, священные клятвы, что наступит день, когда они убьют всех богачей.

Донне Микаэле хотелось бежать в один из больших городов. Но ее отец и дон Ферранте прихварывали всю осень, и ради них она не могла уехать. И она знала, что ее убьют, как искупительную жертву за грехи богатых против бедных.

В течение многих лет собиралось несчастье над Сицилией, и теперь его нельзя было предотвратить. А к тому же и Этна начала грозить извержением. Серный дым огненно-красным столбом стоял по ночам над ее вершиной, а подземные удары слышались даже в Диаманте. Все ждало конца. Все должно было погибнуть.

А правительство как будто ничего и не знало о недовольстве народа? Но вот оно познакомилось, наконец, с положением дел и основало комитет помощи. Большим утешением было видеть, как в один прекрасный день члены комитета появились на Корсо в Диаманте. Если бы только народ понял, что они желают ему добра. Но женщины стояли в дверях и высмеивали изящных, хорошо одетых господ, а дети прыгали вокруг экипажей и кричали: «Воры! Воры!»

Все, что ни делалось, только ускоряло развязку. Народ никого не слушал, и никто не мог успокоить его. Должностным лицам больше не верили. Бравших взятки, презирали еще меньше других, но про многих говорили, что они были членами Маффии и думали только о том, как бы побольше забрать себе денег и власти.

И чем дальше шло время, тем больше появлялось признаков, что должно произойти что-то ужасное. В газетах читали, что рабочие в больших городах собирались толпами и ходили по улицам. В газетах читали еще, что вожди социалистов разъезжали по стране и говорили зажигательные речи. Тут донна Микаэла вдруг поняла, откуда идет все зло. Восстание подготовляют социалисты. Их горячие речи волновали умы. Как это могли допустить? Кто же был королем Сидилии? Зовут его де-Феличе или Умберто?

Донну Микаэлу охватил страх, от которого она не могла освободиться. Ей казалось, что заговор составлен именно против нее. И чем больше ей приходилось слышать о социалистах, тем сильнее боялась она их.

Джианнита старалась успокоить ее:

— У нас в Диаманте нет социалистов, — говорила она. — В Диаманте никто не думает о восстании.

Но донна Микаэла спрашивала ее, знает ли она, что это значит, что старые прядильщицы, сидя в своих темных углах, рассказывают о великих героях-разбойниках и о знаменитом ловце перламутра Джузеппе Алези, которого они называли Мазаньелою Сицилии?

Если социалисты смогут зажечь восстание, то Диаманте примкнет к нему. В Диаманте все чувствовали, что готовится что-то ужасное. На балконе палаццо Джерачи стал появляться высокий черный монах. Всю ночь напролет кричали совы, и многие утверждали, что петухи начали петь при заходе солнца и молчать на рассвете.

Однажды в ноябре все Диаманте неожиданно наполнилось толпой страшно возбужденных людей. Это были люди с хищными лицами, всклокоченными бородами и невероятно длинными и большими руками. Многие носили широкую болтающуюся холщевую одежду, и в народе говорили, что в них узнают знаменитых бандитов и недавно выпущенных на свободу каторжников.

Джианнита рассказывала, что этот дикий народ обычно живет в горных пустынях в глубине страны, а теперь они перешли Симето и явились в Диаманте, потому что дошли до них слухи, что уже «началось». Но, так как все было еще спокойно, а казармы полны солдат, то они возвратились назад.

Донна Микаэла неотступно думала про этих людей, и ей казалось, что именно они будут ее убийцами. Их болтающиеся одежды и зверские лица стояли перед ней. Она знала, что они сидят в своих пещерах, насторожившись, и ждут наступления дня, когда со стороны Диаманте послышатся выстрелы и шум восстания. Они бросятся тогда в город, будут жечь и убивать и пойдут во главе изголодавшегося народа.

Всю эту ночь донне Микаэле приходилось ухаживать за отцом и доном Ферранте, которые уже несколько месяцев были больны. Но ей сказали, что жизни их не грозит опасность.

Она сильно обрадовалась, что дон Ферранте останется жив; ее единственной надеждой было, что эти молодцы все-таки пощадят его, как потомка старинного почетного рода.

Сидя у постелей больных, она тосковала по Гаэтано и часто желала, чтобы он вернулся. Она не испытывала бы этой тревоги и смертельного страха, если бы он снова работал в своей мастерской. Тогда она чувствовала бы себя покойно и в безопасности…

И далее теперь, когда он был далеко, она часто в безумном ужасе мысленно обращалась к нему. С тех пор как он уехал, она не получила от него ни одного письма, и иногда она думала, что он, вероятно, совсем забыл ее. А в другое время она проникалась уверенностью, что он любит ее; она чувствовала такую потребность думать о нем, что была уверена, что и он думает о ней и зовет ее.

Наконец, в эту осень она получила письмо от Гаэтано. Ах, и какое письмо! Первой мыслью донны Микаэлы было его сжечь.

Она поднялась на террасу на крыше, чтобы наедине прочесть его. Здесь Гаэтано когда-то признался ей в любви. И тогда это совсем не тронуло ее — ни взволновало, ни испугало.

Но это письмо было совсем другое. Гаэтано просил ее приехать к нему, быть с ним, посвятить ему свою жизнь. Читая это, она испугалась самой себя. У нее было такое чувство, что ей хотелось отсюда крикнуть ему: «Я иду, я иду!» — и сейчас же уехать. Какая-то сила неудержимо влекла ее.

«Мы будем счастливы! — писал он. — Мы теряем время, годы уходят. Мы будем счастливы!»

Он описывал ей, как они будут жить. Он говорил ей о других женщинах, которые последовали заповеди любви и были счастливы. Он писал так увлекательно и убедительно.

Но ее тронуло не самое содержаниѳ письма, а любовь, которая пылала и горела в нем. От письма веяло чем-то опьяняющим, что проникало в нее. Каждое слово дышало страстью. Теперь она уже не была для него святыней, как прежде. Оно ошеломило ее своей неожиданностью после нескольких лет молчания. И, испытывая его очарование, она чувствовала себя несчастной.