Сельма Оттилия Ловиса Лагерлеф - Чудеса Антихриста

Наконец, она нашла его в отдаленном углу сада. Она заметила его на нижней террасе, расположенной на одном из бастионов городской стены. Гаэтано сидел и спокойно высекал статуэтку. Увидя донну Микаэлу, он поднялся и пошел к ней с протянутыми руками.

Она едва поздоровалась с ним.

— Это правда? — спросила она. — Вы вернулись, чтобы погубить нас?

Он громко рассмеялся.

— Здесь был синдик, — сказал он. — Приходил и настоятель. А теперь являетесь вы?

Ее оскорблял его смех и упоминание о синдике и священнике. Ее приход имел совсем другое и большее значение.

— Скажите мне, — настойчиво повторила она, — правда ли, что сегодня вечером у нас произойдет восстание?

— О, нет, — отвечал он. — Восстания у нас не будет. — И он произнес это так печально, что ей почти стало жаль его.

— Вы причиняете донне Элизе много горя! — воскликнула она.

— И вам тоже, правда? — произнес он с легкой насмешкой. — Я причиняю вам всем много огорчений. Я — потерянный сын, я — Иуда, я — карающий ангел, изгоняющий вас из этого рая, где питаются только травой!

Она возражала:

— Может быть, мы находим, что лучше оставаться, как есть, чем быть расстрелянными солдатами.

— Да, гораздо лучше голодать. Ведь к этому уже привыкли!

— Нет ничего приятного быть убитым разбойниками.

— Но зачем же допускают существование бандитов, если не хотят быть ими убиты?

— Да, я это знаю, — проговорила она, все больше волнуясь. — Вы хотите уничтожить всех богатых!

Он ответил не сразу, он стоял и кусал себе губы, чтобы не быть слишком резким.

— Позвольте мне высказаться вам, донна Микаэла! — сказал он, наконец. — Позвольте мне объяснить вам!

Он сразу успокоился и так просто и ясно рассказал ей про социализм, что его понял бы и ребенок.

Но она была далеко от того, чтобы следить за ним. Может быть, она и могла, но не хотела.

В эту минуту она совсем не хотела слушать о социализме.

При виде Гаэтано ее охватило какое-то необъяснимое чувство. Земля заколебалась у нее под ногами, и она почувствовала невыразимое блаженство.

«Боже, да ведь я люблю его, — думала она. — Я люблю его!»

Пока она искала его, она прекрасно знала, что она ему скажет. Она хотела вернуть его к детской вере. Она хотела доказать ему, что это новое учение ужасно и достойно порицания. Но любовь спутала все ее мысли. Она ничего не могла ответить ему. Она только слушала его и удивлялась его словам.

Она в изумлении спрашивала себя, не стал ли он еще прекраснее, чем был раньше. Она никогда не терялась так при виде его, никогда она так не волновалась. Или это было потому, что теперь он стал свободным и сильным человеком? Она пугалась, чувствуя, какую власть он имеет над ней.

Она не решалась возражать ему. Она не могла произнести ни одного слова, боясь расплакаться. Если бы она заговорила, то только не о политике. Она бы сказала ему, что она узнала в тот день, когда звонили колокола. Или она попросила бы его дать ей поцеловать его руку. Она рассказала бы ему свои мечты о нем. Она сказала бы, что не могла бы вынести своей жизни, если бы у нее не было этих мечтаний. Она попросила бы его дать ей поцеловать его руку в благодарность за то, что он дарил ей возможность жить все эти годы.

Если восстания не будет, зачем же он говорит ей о социализме? Какое им было дело до социализма теперь, когда они сидели вдвоем в старом саду донны Элизы? Она сидела и смотрела вдоль одной из дорожек. По обеим сторонам ее Лука устроил деревянные арки, по которым вились тонкие розовые побеги, усеянные маленькими бутонами и цветами. И каждый, идя по этой дорожке, спрашивал себя, куда она приведет. А она вела к маленькому выветренному Амуру. Старый Лука понимал в чем дело лучше, чем Гаэтано.

Пока они так сидели, солнце зашло, и Этна залилась красным отсветом. Казалось, что Этна краснеет от гнева при виде того, что происходит в саду донны Элизы. Каждый раз при закате солнца, когда розовела Этна, она вспоминала Гаэтано. Казалось, что обе они ждут его. И они ясно представляли себе, что произойдет, когда вернется Гаэтано. И она только боялась, что он будет слишком пылок и порывист. А теперь он только говорит об этих ужасных социалистах, которых она ненавидит и боится.

Он говорил долго. Она видела, как Этна бледнеет и принимаешьт бронзовый отлив, и, наконец, наступила темнота. Она знала, что скоро взойдешь луна. Она сидела, притаившись, и ждала, что ей на помощь придет лунный свет. Сама она была бессильна. Она всецело была в его власти. Но и лунный свет ничему не помог. Гаэтано продолжал говорить о капиталистам и рабочих.

Тогда она подумала, что этому может быть только одно объяснение. Он, очевидно, ее разлюбил.

И вдруг она вспомнила, что случилось неделю тому назад. Это было в тот день, когда вернулся Гаэтано. Она вошла в комнату Джианниты; но она шла так неслышно, что Джианнита не заметила ее.

И она увидела Джианниту в каком-то экстазе с протянутыми руками и запрокинутой головой. В руках она держала портрет. Она то прижимала его к губам, то поднимала его над головой и в восхищении смотрела на него. Это был портрет Гаэтано.

Увидя это, донна Микаэла вышла так же неслышно, как и вошла. И тогда ей стало жаль Джианниту, что она любит Гаэтано.

Но теперь, когда Гаэтано говорил только о социализме, она задумалась над этим.

И теперь ей начало казаться, что и Гаэтано любит Джианниту. Она вспомнила, что они были друзьями детства. Он вероятно уже давно любит ее. Может быть, он вернулся, чтобы жениться на ней. Донна Микаэла ничего не могла сказать против этого, ей не на что было жаловаться. Не прошло и месяца, как она писала Гаэтано, что он не должен любить ее.

А он наклонился к ней, встретил ее взгляд и заставил ее, наконец, слушать себя.

— Вы должны понимать, вы должны видеть и понимать. Здесь на юге нам необходимо возрождение, толчок, каким в свое время было христианство. Да здравствуют рабы, долой господ! Мы должны пересоздать все общественные условия! Мы должны вспахать новую землю, старая истощена. Старая почва дает только слабую, ничтожную растительность. Откройте свет нижним слоям, я вы получите совсем другой результат!

— Понимаете вы теперь, донна Микаэла, почему социализм жив и не погиб до сих пор? Потому что он привел с собой новое слово. Подумайте о земле! — говорит он, — как христианство взывало: «Подумайте о небе!» Оглянитесь кругом себя! Разве земля — не единственное, чем мы владеем? Поэтому мы должны устроить так, чтобы быть счастливыми в этой жизни. Почему, почему не подумали об этом раньше? Потому что мы слишком были заняты тем, что наступить после. Ах, что нам до того? Земля, земля, донна Микаэла! Мы — социалисты, мы любим землю! Мы поклоняемся священной земле, бедной, презираемой матери, которая скорбит о том, что сыны ее стремятся к небу.