Григол Робакидзе - Убиенная душа

Ната лежала на диване, тяжело дыша, пристыженная, опозоренная. Пламя гнева обожгло ее. Если бы между ними произошло то крайнее, последнее, она не воспри­няла бы это как падение. Но разве женщина может простить мужчине подобное от­ступление, даже возлюбленному? Что-то еще напугало ее в нем — он не обнаружил ни­какой слабости, наоборот, проявил даже силу. Распалил, довел до белого каления, оставаясь сам холодным, и покинул ее. В этом заключалось его превосходство, покорив­шее, опозорившее ее. Ната напоминала теперь разъяренную волчицу. В таком состоянии она пролежала на диване несколько часов. Медленно приходила в себя — безличная женщина в ней уступала место Нате, ее настоящему «я». Она вспомнила о своей люб­ви к Тамазу, и это смутило ее. Имеет ли она право жертвовать своим женским досто­инством ради спасения Тамаза? Она глубоко задумалась. И тут ей снова пришли на ум слова египетской богини Найт: «Никто не снял с меня покрова». Не снял покрова? Но ведь это значит, что она не вся отдалась мужчине, что она была задета им лишь поверхностно. Сама она ведь тоже, наверное, лишь внешне отдалась Берзину. Она ста­ла утешать себя и оправдывать свой поступок. Для спасения Тамаза эта внешняя жерт­ва не имела никакого значения. Ведь Иштар целиком пожертвовала собой для Таммуза: обнажилась, унизилась и приняла на себя все муки. Собственное оправдание не нахо­дило здесь внутренней опоры. И тут к ней подкралась соблазнительная мысль: Иштар принесла себя в жертву Таммузу, но пережила ли она при этом еще что-то кроме страдания? Ната побледнела — разве не испытала она с Берзиным похоть Афродиты? Ей стало стыдно своего женского порыва. Здесь, правда, не было любви, ибо любовь — это прежде всего чувство к самой личности, а Берзин в этом смысле не представлял для нее личность. Однако что-то в нем привлекало ее. Она боролась со своим темным демоном. В ее душе «я» боролось с чисто женственным, стихийно-безличностным. Иног­да в этой борьбе женщина выходила победительницей, и тогда Ната возвращалась к вопросу, почему этот мужчина покинул ее в решающий миг. Возможно, он воспринял в ней что-то такое, что расстроило его, что-то незначительное, являющееся тем не ме­нее порой решающим в отношениях между мужчиной и женщиной, всего лишь запах или какое-нибудь неловкое движение. «Невероятно!» — подумала Ната. Неужели ее инстинкт мог так огрубеть, что она не почувствовала расстройство мужчины? «Нет, здесь, видимо, кроется какая-то другая загадка»,— решила она.

Берзин как раз после того случая стал еще чаще навещать Нату. Это озадачило ее. Однако запретить ему это она не могла, ибо была уверена, что судьба Тамаза зависела от Берзина. Но он и теперь был робок, сдержан и не доходил до последней черты. Вел себя так, будто между ними ничего не произошло. Ната ценила в нем эту сдержанность. Прошел месяц, и тот первый случай повторился: он покинул ее снова, на сей раз пе­ред самым концом. Она лежала на диване, снова посрамленная, опозоренная. Придя в себя, почувствовала, что уже не сможет принять Берзина. Однако объяснение между ними было пока невозможно. Вдруг она заметила на столе записку. Это был почерк Берзина. Ната прочла следующее: «Вы отдаетесь лишь другому. Это не любовь. Я не могу принять от вас такое чувство. О Тамазе не беспокойтесь». Ната была поражена. Она уже не понимала ни Берзина, ни себя. Могущество этого человека еще более воз­росло благодаря его благородству. В ее глазах Берзин был теперь рыцарем, холодным и твердым, чарующим и обольстительным.

На самом деле поведение Берзина имело другую подоплеку: он верил лишь в ре­волюцию и в блаженство революционной борьбы. Женщина, конечно, тоже может до­ставить наслаждение, но революция — неизмеримо большее, думал он. Ни одна жен­щина не смогла бы довести Наполеона до того пьянящего экстаза, каким был для него поход в Египет. Но для такого наслаждения нужна сильная воля. Раскаленное желе­зо окунают в холодную воду, чтобы закалить клинок. Точно также следует закалять волю, считал Берзин. Для этой цели ему нужна была женщина. Сатанинское наслажде­ние доставляло ему сознание того, что он мог пробудить в женщине вспышку цвете­ния перед последней каплей экстаза. Пьянил его и огонь собственного тела. Но перед последней чертой, жгучей, острой, там, где сливаются воедино два элемента, чтобы причаститься ко вселенной, там, где и преграда, и бездна — обе пьянят,— кто в состоя­нии остановиться перед этой чертой? Какой мужчина сможет бросить раскаленное же­лезо своей души в холодную воду? Таких нет. А если все же найдется такой? Такой был бы победителем среди победителей, ибо он преодолел бы в себе половое начало, не­что неодолимое, и преодолел бы не аскетизмом, а, наоборот, пробуждением к жизни. Вот каково было направление демонической мысли Берзина. Единственной целью его было стать победителем. Для достижения этой цели он выбрал Нату. Он, правда, опа­сался, что не сможет устоять перед ее чарами, ибо среди всех женщин, которых он знал, она была самой привлекательной. Но именно привлекательность Наты еще больше раззадоривала его. Его тайный план в революционной борьбе также был беспримерным, с Натой же он испытывал сам себя. Кроме того, Берзин где-то слышал, что подобное половое сношение умножает оккультную силу человека. «Когда семя преображено, тело дышит здоровьем и свободой,— так сказано в «Золотом цветке» у китайцев. Ле­генда повествует о том, что мастер Понг дожил до 880 лет благодаря тому, что исполь­зовал для продления своей жизни девушек-служанок. Берзин часто пытался применить этот метод в России: пылающая женщина изливала на него потоки энергии. Если бы между ними произошло обычное половое сношение, то ему, правда, передалась бы энергия женщины, но при этом он лишился бы своей собственной. Он верил в мистиче­ское знание, заключающееся в том, что извержение семени ущербляет и дробит чело­века. Здесь, с Натой, этой современной Иштар, он торжествовал победу.

Берзин всегда заранее предвкушал свой триумф. Однако, кого или чего это мог­ло коснуться, никто не мог предугадать, кроме самого Берзина. Но он не заметил, что вместе с земной силой принимал от Наты и волны душевного благородства. Для Берзина это могло означать лишь одно — утрату твердости, то есть слабость.

НЕСУЩЕСТВЕННЫЕ СЛЕДЫ

Тамаза еще несколько раз допросили. По его делу был назначен другой следова­тель, более опытный и твердый. Однако и этот следователь не нашел никакой связи между Тамазом и московским автором. Одновременно велся допрос и этого автора в московском ГПУ, и там не было найдено ни одной улики против Тамаза. В ГПУ пора­жались: как могло случиться, что два совершенно разных автора независимо друг от друга сделали к одной и той же книге почти одинаковые примечания? Особенно уди­вил этот факт тбилисского работника ГПУ. Он стал чаще видеть Берзина, ибо пола­гал, что тот был посвящен в темные проблемы Достоевского. Берзин и сам желал этих встреч. Однако никому не хотелось заговаривать первым об этом деле, хотя оба, как опытные работники ГПУ, и угадывали его скрытую сторону. Однажды Берзин как бы между прочим спросил своего собеседника, что по-грузински означает слово «джуга», которым помечено так много мест в книге. Работник ГПУ ожидал как раз этот вопрос от Берзина. Слово за слово — и вот уже через несколько минут в их разговор почти незаметно включилось дело Тамаза. С некоторым недоумением на лице работник ГПУ упомянул и о московском деле: там, мол, найден экземпляр того же романа с почти такими же примечаниями. О связи московского автора с тайной организацией он умол­чал. Берзин ответил ему, что он, дескать, не видит в этом ничего удивительного, ведь .могли бы, скажем, два ленинца независимо друг от друга снабдить одну и ту же кни­гу одинаковыми примечаниями! Работник ГПУ был приятно удивлен, но не подал виду. Итак, загадка была разрешена: Тамаз не связан с московским автором.