Борис Виан - Сердцедёр

— Итак, — продолжал Анжель, — теперь все ясно: вы лицемерны и невосприимчивы к очевидному. Что ж, это в порядке вещей. У психиатра совесть должна быть нечиста.

Они дошли до околицы деревни и, не сговариваясь, повернули назад.

— Ваша жена хочет увидеть вас, — сказал Жакмор.

— Как вы можете это знать?

— Чувствую. Ведь я идеалист, — ответил Жакмор.

Вернувшись, они поднялись по лестнице на второй этаж. Резные дубовые перила услужливо сплющились под твердой рукой Жакмора. Анжель вошел первым в спальню Клементины.

Он остановился на пороге. Жакмор ожидал за его спиной.

— Можно мне войти? — спросил Анжель.

— Входи, — ответила Клементина.

Взгляд ее был исполнен равнодушия. Анжель продолжал стоять, не осмеливаясь сесть на кровать из страха побеспокоить Клементину.

— Мне нельзя больше полагаться на тебя, — произнесла она. — Как только мужчина сделал женщине ребенка, она тут же перестает доверять ему.

— Как же ты настрадалась, Клементина, — проговорил Анжель.

Она покачала головой — не хотела, чтобы ее жалели.

— Завтра же буду на ногах. В полгода дети должны начать ходить, в год — читать.

— Тебе лучше. Ты у меня, как всегда, выносливая, — сказал Анжель.

— Это была не болезнь. Пойми, с этим покончено. Навсегда. В воскресенье их нужно окрестить. Жоэль, Ноэль и Ситроен. Решение окончательное.

— Жоэль, Ноэль — не очень-то красиво. Ты бы еще сказала Араэль, Натанаэль, или лучше Ариэль. Или Прюнель.

— Это не подлежит обсуждению, — решительно ответила Клементина. — Не забудь, Жоэль, Ноэль — это близнецы, Ситроен — третий.

И тихонько шепнула самой себе: «Уж этого-то нужно будет держать в узде с самого начала. Намучаюсь я с ним, конечно, но он лапочка».

— Завтра же, — продолжала она громко, — у них должны быть кроватки.

— Если вам нужно сделать какие-то покупки, не стесняйтесь, я буду рад помочь, — предложил Жакмор.

— Прекрасная мысль. Действительно, нечего вам сидеть сложа руки, — сказала Клементина.

— Это не в моих правилах, — заметил Жакмор.

— Однако, тут вы рискуете этим заразиться, — ответила юна. — А теперь идите. Оба. У столяра закажите три кроватки, две маленькие и одну побольше. Да пусть не шаляй-валяй работает, а постарается на славу. И позовите-ка сюда Бланш.

— Хорошо, душенька, — сказал Анжель. Он поцеловал ее и пошел к выходу. Жакмор посторонился, пропуская его вперед, и захлопнул за собой дверь.

— А где Бланш? — спросил он.

— Внизу, стирает в прачечной. Пойдемте обедать. А потом займемся покупками.

— Нет, я пойду один, а вы оставайтесь, — ответил Жакмор. — У меня нет ни малейшего желания возобновлять эти дискуссии. Выматывает, честно говоря. И вообще, это не мой профиль. В конце концов, психиатр должен чем заниматься? Психиатрировать. Это яснее ясного.

Жакмор миновал ограду и во второй раз пустился в путь той же дорогой. Справа от него ограда сменилась на склон утеса, вдалеке виднелось море. Слева тянулись возделанные поля, редкие деревья и живые изгороди. Колодец, ускользнувший от его внимания утром, поразил его своей крышкой из камня, древнего и скользкого, и высокими каменными стойками, между которыми с ясеневого барабана свисала вся изъеденная ржавчиной цепь. Колодезная вода нежно вскипала внизу и поднималась над краем колодца легким облачком, тут же разрываемым на тончайшие нити голубой расческой неба.

Первые же дома, показавшиеся вдалеке, поразили его своей грубостью и неказистостью. Это были фермы, построенные в виде буквы П, обращенной своими ногами к дороге. Сначала по правую сторону от дороги на некотором удалении друг от друга стояло всего два дома. Планировка была самая обычная: квадратный двор, в середине большой пруд, заполненный черной водой и населенный раками и мальками. В левом крыле фермы жил хозяин с семьей; в правом крыле и центральной части дома на втором этаже были расположены конюшни и стойла, куда скотине приходилось взбираться по довольно крутому сходу. Между мощных опор, поддерживающих основания стойл и конюшен, находился бродильный, чан, куда под действием силы тяжести сливался навоз и всякие нечистоты. В не занятых животными конюшнях хранилась солома, зерно и запасы фуража. Был тут и специальный, хорошо оборудованный чуланчик, где заваливали девок. Во дворе, вымощенном серым гранитом, росли ухоженные полосы той самой губчатой травы цилиндрической формы, уже встречавшейся на обочине дороги.

Жакмор все шел и шел, и никто не попадался ему навстречу. Ферм становилось все больше, и с левой стороны тоже. Дорога стала шире и свернула влево. Вдруг он заметил, что совсем рядом с ней течет красный ручей. На его гладкой, почти вровень с землей поверхности плавали какие-то непонятные отбросы, как будто переваренные остатки пищи. Из пустых домов заструился непонятно откуда взявшийся гул. Проходя мимо каждого дома, Жакмор усиленно принюхивался, пытаясь разобраться в волне запахов, бивших прямо в нос.

Ручей сильно заинтриговал его. Вот только что его вообще не было, и вдруг он становился широким, полноводным, с натянутой, словно мембрана, поверхностью. По цвету он напоминал харкотину чахоточного — слюна пополам с кровью, красноватая муть. Жакмор подобрал камешек и бросил его в воду. Тот мягко, без брызг, ушел на дно, будто в них провалился.

Дорога выходила на продолговатую площадь. Растущие вокруг деревья бросали на нее благодатную тень. Раздваиваясь, дорога обвивала площадь. Справа Жакмор заметил какое-то оживление и направился туда.

Подойдя, он увидел, что это всего-навсего распродажа стариков. Тут, на солнышке, на деревянной скамейке, сидели рядком старички, семеро мужчин и пятеро женщин. Рядом со скамейкой лежали большущие камни. На них-то и располагались зрители. Уже три камня были занятый Муниципальный барышник стоял перед скамьей, держа подмышкой амбарную книгу в обложке из чертовой кожи. На нем был бархатный коричневый костюм, башмаки, подбитые гвоздями, а на голове, несмотря на жару, гнуснейшая фуражка из кротовой кожи. Воняло от него прескверно, а от стариков и того хуже. Большинство сидели совершенно неподвижно, опираясь на палки, отполированные временем. Всю их одежду составляли какие-то бесформенные и засаленные тряпки; лица небритые, испещренные множеством морщин, в глубине которых скопилось немало грязи, глаза превратились в щелки от постоянной работы на солнце. Они жевали беззубыми челюстями, от гниющих корней распространялось зловоние.

— Вот за этого недорого возьму, а послужить он еще послужит. Слышь, Лалуэт, не возьмешь ли для своих пацанов? — сказал барышник. — Он еще вполне может сгодиться им на что-нибудь.