Александр Дюма - А. Дюма. Собрание сочинений. Том 21. Анж Питу 1995.

— Не так быстро, Питу, помедленнее.

Питу остановился; ему было невдомек, что Себастьен еле поспевает за ним, ведь он-то шел своим обычным шагом.

Он увидел, что мальчик бледен и дышит с трудом.

Питу взял его на руки, как святой Симеон Иисуса, и понес.

Теперь он мог идти как угодно быстро.

Поскольку Питу уже не в первый раз брал Себастьена на руки, мальчик не противился.

Так они дошли до Ларньи. Тут Себастьен почувствовал, что дыхание Питу участилось; он сказал, что уже отдохнул и тоже может идти быстро.

Но Питу великодушно замедлил шаг.

Полчаса спустя мальчики пришли в Арамон — "прелестный родной уголок", как поется в романсе великого поэта, романсе, музыка которого несомненно гораздо лучше, чем слова.

На окраине деревни мальчики остановились и огляделись по сторонам.

Первое, что они увидели, было распятие: такое верующий народ ставит обыкновенно у входа в деревню.

Увы, дух вольномыслия, царивший в Париже, проник и в Арамон. Гвозди, которыми были прибиты правая рука и ноги Христа, заржавели и сломались. Христос висел на одной левой руке, и никому не пришла в голову благочестивая мысль починить этот символ свободы, равенства и братства — тех добродетелей, каким так истово поклонялись французы в конце восемнадцатого столетия, и вернуть его на то место, куда поместили его иудеи.

Питу не отличался набожностью, но с детства привык уважать религию. При виде этого заброшенного Христа у него сжалось сердце. Он нашел в одной из оград тонкий гибкий прут, прочный, как проволока, положил на траву каску и саблю, взобрался на крест, прикрепил правую руку божественного мученика к поперечине, поцеловал ему ноги и спустился.

Себастьен тем временем молился, стоя на коленях у подножия креста. За кого он молился? Мы не знаем.

Быть может, за видение своего детства, которое он всей душой надеялся вновь обрести под высокими деревьями здешнего леса, — за неведомую мать, которая, однако, никогда не должна быть неведомой, ибо если даже она не кормила нас девять месяцев своим молоком, то непременно питала нас девять месяцев своей кровью.

Закончив святое дело, Питу вновь надел каску и пристегнул саблю к поясу.

Закончив молитву, Себастьен осенил себя крестным знамением и снова взял Питу за руку.

Они вошли в деревню и направились к хижине, где Питу родился, а Себастьен вырос.

Питу, слава Богу, хорошо знал Арамон, и все же ему не удалось найти свою хижину. Пришлось спросить дорогу; ему указали на каменный домик с шиферной крышей.

Сад вокруг домика был обнесен стеной.

Тетушка Анжелика продала дом невестки, и новый владелец — это было его право — все разрушил: старые стены, обмазанные глиной, старую дверь со щелью (через нее мог входить и выходить кот), старые окна, наполовину застекленные, наполовину закрытые бумагой, испещренной бессвязными каракулями маленького Питу, крышу, поросшую зеленоватым мхом и обильной растительностью.

Новый владелец все разрушил, все!

Дверь была заперта, на пороге сидел большой черный пес, оскаливший зубы при виде Питу.

— Идем, — сказал Питу со слезами на глазах, — идем, Себастьен, туда, где все осталось по-прежнему.

И он увлек Себастьена на кладбище, где была похоронена матушка Питу.

Он не ошибся. Там в самом деле ничего не изменилось, только выросла трава, а трава на кладбищах такая густая, что Питу еле узнал могилу матери.

По счастью, вместе с травой росла веточка плакучей ивы. За три или четыре года веточка превратилась в деревце. Питу пошел прямо к этому деревцу и поцеловал землю под ним с тем же благоговением, что и ноги Христа.

Вставая, он почувствовал, как шелестят листья, колеблемые ветерком.

Он протянул руки, собрал ветки ивы и прижал к груди.

Ему казалось, будто это волосы матушки, которые он целует в последний раз.

Мальчики не торопились уходить с кладбища; а время между тем шло.

Пора было оставить эту могилу — единственное место, где, казалось, жила еще память о бедном Питу.

У Питу на мгновение мелькнула мысль отломать на прощание ивовую ветку и прикрепить к своей каске; он протянул было руку, но остановился.

Ему показалось, что он может причинить боль своей бедной матушке, ломая ветку дерева, корни которого, наверно, обнимают развалившийся сосновый гроб, где покоится ее тело.

Он снова поцеловал землю, взял Себастьена за руку и удалился.

Все арамонцы были в поле или в лесу, так что почти никто не видел Питу, а те немногие, что встретились ему, не узнали его, поскольку каска и сабля изменили облик юноши.

Питу брел по живописной дороге в Виллер-Котре, идущей три четверти льё лесом, и ничто не могло отвлечь его от скорбных мыслей.

Себастьен шел за ним, такой же задумчивый и молчаливый.

Когда они добрались до Виллер-Котре, было около пяти часов пополудни.

Питу, естественно, пришел в Виллер-Котре той частью парка, которая носит название Фазаний двор; он пересек танцевальную площадку, пустовавшую в будние дни; три недели назад он провожал сюда Катрин.

Сколько событий произошло в жизни Питу и в жизни Франции за эти три недели!

Потом, пройдя длинной каштановой аллеей, он вышел на площадь перед замком, обогнул коллеж аббата Фортье и постучал в дверь черного хода.

С тех пор как Питу покинул Арамон, прошло три года, но с тех пор как он покинул Виллер-Котре, прошло всего три недели, так что совершенно понятно, почему никто не узнал его в Арамоне, но все узнали его в Виллер-Котре.

В одно мгновение по городку разнесся слух, что вернулись Питу с Себастьеном Жильбером, что оба они через дверь черного хода вошли в коллеж аббата Фортье, что Себастьен за время отсутствия почти не изменился, а у Питу появилась каска и длинная сабля.

И это привело к тому, что у парадной двери собралась целая толпа; все подумали, что раз Питу вошел к аббату Фортье через маленькую дверь со стороны замка, то выйдет он через парадную дверь на улицу Суасон.

Этой дорогой он ходил в Плё.

На самом деле Питу пробыл у аббата Фортье ровно столько времени, сколько нужно было, чтобы передать его сестре письмо от доктора Жильбера, препоручить ее заботам Себастьена и заплатить пять двойных луидоров за пансион.

Сестра аббата Фортье поначалу очень испугалась, увидев, как в садовую калитку входит устрашающего вида солдат; но вскоре она разглядела под драгунской каской мирную и честную физиономию и несколько успокоилась.

Наконец зрелище пяти двойных луидоров успокоило ее окончательно.

Страх бедной старой девы был тем более понятным, что аббат Фортье как раз отлучился из дому: он повел учеников на прогулку, и она была в доме совершенно одна.