Александр Дюма - А. Дюма. Собрание сочинений. Том 20. Ожерелье королевы

— Не угодно ли вам, чтобы мы переменили разговор? — любезно продолжил чародей. — О, я полностью к вашим услугам, монсеньер. Располагайте мной, прошу вас.

И он уселся в довольно небрежной позе на софу, куда кардинал забыл пригласить его сесть в начале этого интересного разговора.

Кардинал смотрел на действия своего гостя в каком-то оцепенении.

— Итак, — сказал тот, — раз мы восстановили знакомство, монсеньер, то начнем разговор, если вам угодно.

— Хорошо, — ответил прелат, приходя понемногу в себя, — хорошо, поговорим о возврате долга, о котором… на который…

— На который я указывал в моем письме, не правда ли? Вашему высокопреосвященству, конечно, угодно поскорее узнать…

— О да… Ведь это только был предлог, не правда ли? По крайней мере, я так предполагаю.

— Нет, монсеньер, нисколько… Это факт, самый серьезный факт, могу вас уверить. Об этом погашении долга, конечно, стоит позаботиться, так как речь идет о пятистах тысячах ливров. А пятьсот тысяч ливров — это сумма.

— Та сумма, которую вы мне любезно одолжили! — воскликнул кардинал, слегка бледнея.

— Да, монсеньер, которую я вам одолжил, — сказал Бальзамо. — Мне приятно видеть, что у такого высокопоставленного лица, как вы, такая хорошая память.

Это был удар; кардинал почувствовал, что лицо его покрывается холодным потом.

— Был момент, когда я думал, — сказал он, пытаясь улыбнуться, — что Джузеппе Бальзамо, наделенный сверхъестественными качествами, унес с собой в могилу мое обязательство, подобно тому, как он бросил в огонь мою расписку.

— Монсеньер, — возразил с достоинством граф, — жизнь Джузеппе Бальзамо нельзя уничтожить, так же как и эту бумажку, которую вы считали погибшей. Смерть бессильна против жизненного эликсира, так же как и огонь бессилен против асбеста.

— Я не понимаю, — сказал кардинал, у которого потемнело в глазах.

— Вы сейчас поймете, монсеньер, я в этом уверен, — ответил Калиостро.

— Каким образом?

— Признав свою подпись.

Он подал кардиналу сложенную бумагу, и тот, еще не раскрыв ее, воскликнул:

— Моя расписка!

— Да, монсеньер, ваша расписка, — подтвердил Калиостро с легкой улыбкой, смягченной бесстрастным поклоном.

— Но вы же ее сожгли, сударь! Я сам видел огонь.

— Я бросил бумажку в огонь, это правда, — сказал граф, — но, как я уже вам говорил, монсеньер, случаю угодно было, чтобы вы написали ее на тонком кусочке асбеста, а не на обыкновенной бумаге. Таким образом, я нашел вашу расписку среди прогоревших углей.

— Сударь, — с некоторой надменностью ответил кардинал, считавший предъявление расписки доказательством недоверия, — поверьте, что я не отрекся бы от своего долга и без этой бумажки, так же как не отрекаюсь сейчас, когда она предъявлена; так что вы были не правы, обманывая меня.

— Обманывать вас, монсеньер? Клянусь вам, что у меня ни на минуту не было такого намерения.

Кардинал покачал головой.

— Вы хотели меня уверить, сударь, что обязательство уничтожено.

— Чтобы вы могли спокойно и счастливо наслаждаться пятьюстами тысячами ливров, — возразил в свою очередь Бальзамо, слегка пожимая плечами.

— Но в конце концов, сударь, — продолжал кардинал, — почему вы целых десять лет оставляли эту сумму невостребованной?

— Я знал, монсеньер, кому я ее вручил. Различные обстоятельства, игра, воры последовательно лишили меня всего моего состояния. Но, зная, что эти деньги в верных руках, я терпел и ждал до последней минуты.

— И эта последняя минута наступила?

— Увы, да, монсеньер.

— Так что вы больше не можете терпеть и ждать?

— Действительно, это для меня невозможно, — ответил Калиостро.

— И вы от меня требуете возвращения ваших денег?

— Да, монсеньер.

— Сегодня же?

— Если вам будет угодно.

Кардинал молчал, охваченный дрожью отчаяния. Потом изменившимся голосом он сказал:

— Господин граф, несчастные земные владыки не могут внезапно создавать капиталы с той же быстротой, как вы, волшебники, повелевающие духами мрака и света.

— О монсеньер, — сказал Калиостро, — поверьте, я бы не требовал эту сумму, если бы не знал заранее, что она у вас есть.

— У меня есть пятьсот тысяч ливров? У меня?! — воскликнул кардинал.

— Тридцать тысяч ливров золотом, десять тысяч серебром, остальное — бонами казначейства.

Кардинал побледнел.

— И они находятся здесь, в этом шкафу работы Буля, — продолжал Калиостро.

— О сударь! Вы и это знаете?

— Да, монсеньер, я знаю также, ценой каких жертв удалось вам добыть эту сумму. Я слышал, что она обошлась вам вдвое дороже своей стоимости.

— О, это совершенная правда!

— Но…

— Но?.. — воскликнул несчастный принц.

— Но я, монсеньер, — продолжал Калиостро, — в продолжение десяти лет двадцать раз подвергался опасности умереть от голода и от затруднительных обстоятельств, имея документ стоимостью в полмиллиона. И все же я ждал, чтобы вас не беспокоить. Поэтому я думаю, что мы более или менее расквитались.

— Расквитались, сударь! — воскликнул кардинал. — О, не говорите этого! Ведь за вами остается преимущество в том, что вы столь великодушно одолжили мне такую значительную сумму. Расквитались?! О нет, нет! Я и теперь, и вечно буду чувствовать себя вашим должником. Я только спрашиваю, господин граф, почему вы молчали десять лет, когда могли потребовать у меня эту сумму? Ведь в течение этих десяти лет у меня двадцать раз была возможность отдать вам эти деньги без всякого затруднения для себя.

— Ав настоящую минуту? — спросил Калиостро.

— О, в настоящую минуту, я вовсе не скрываю, — воскликнул кардинал, — эта уплата, которой вы требуете… Ведь вы ее требуете, не правда ли?

— К сожалению, монсеньер!

— Она меня ужасно затрудняет.

Калиостро легким движением головы и плеч как бы хотел сказать: "Что делать, монсеньер, это так и по-другому быть не может!"

— Но вам, угадывающему все, — убеждал принц, — вам, кто умеет читать в глубине сердец и даже в глубине шкафов — что иногда еще хуже, — вам, вероятно, не нужно объяснять, почему мне так необходимы эти деньги, для какого таинственного и священного употребления я их предназначаю?

— Вы ошибаетесь, монсеньер, — возразил Калиостро ледяным тоном, — нет, я об этом даже не догадываюсь. Мои собственные тайны принесли мне достаточно огорчений, разочарований и невзгод, чтобы я стал заниматься еще и чужими тайнами, если только они меня не интересуют. Меня интересовало, есть ли у вас деньги или нет, поскольку я собирался потребовать с вас некую сумму. Но когда я узнал, что эти деньги у вас есть, мне было уже незачем знать, на что вы их предназначали. К тому же, монсеньер, если бы я сейчас узнал причину вашего затруднения, она могла бы показаться мне весьма серьезной и настолько достойной уважения, что я проявил бы слабость, согласившись еще подождать, а это в данных обстоятельствах, повторяю вам, причинило бы мне огромный ущерб. Так что я предпочитаю не знать.