Александр Дюма - А. Дюма. Собрание сочинений. Том 20. Ожерелье королевы

— Пусть пошлют за госпожой де Ламотт, — сказала королева после долгого размышления, обращаясь к г-же де Мизери. — Где бы она ни была, и немедленно.

Курьер, отправленный в Париж за г-жой де Ламотт, нашел графиню — или, вернее, не нашел ее — у кардинала де Рогана. Жанна поехала к его высокопреосвященству. Она там обедала, потом ужинала, беседуя о злосчастном платеже, в то время, когда курьер спросил, нет ли графини у г-на де Рогана.

Швейцар, будучи человеком ловким, ответил, что его высокопреосвященство отсутствует и что г-жи де Ламотт в особняке нет, но сообщить ей о поручении королевы будет чрезвычайно просто, так как графиня, вероятно, пожалует сегодня вечером.

— Пусть она едет как можно скорее в Версаль, — сказал курьер.

Он отбыл, чтобы распространить то же сообщение во всех предполагаемых местах пребывания кочующей графини.

Как только посланный удалился, швейцар тут же исполнил поручение. Он послал свою жену предупредить г-жу де Ламотт, которая сидела у г-на де Рогана, где оба союзника на досуге философствовали по поводу превратностей, случающихся с большими деньгами.

Графиня с первых же слов поняла, что нужно ехать немедленно. Она попросила у кардинала пару хороших лошадей, он сам усадил ее в берлину без гербов; и пока он пытался обдумать это известие, графиня мчалась так быстро, что за час добралась до дворца.

Ее ждали и без задержки провели к Марии Антуанетте.

Королева сидела в своих покоях. Все приготовления для отхода ко сну были закончены, и ни одной женщины не было около нее, кроме г-жи де Мизери, которая сидела за книгой в маленьком будуаре.

Мария Антуанетта вышивала или делала вид, что вышивает, беспокойно ловя малейший звук извне, когда Жанна возникла на пороге.

— А, — воскликнула королева, — вот и вы! Тем лучше! Есть новость, графиня.

— Хорошая новость, ваше величество?

— Судите сами. Король отказал в пятистах тысячах ливров.

— Господину де Калонну?

— Всем. Король не хочет больше выдавать мне денег. Такие вещи случаются только со мной.

— Боже мой! — прошептала графиня.

— Это невероятно, не правда ли, графиня? Отказать, вычеркнуть уже сделанное представление! Ну, не будем больше говорить о том, чего уже не воротишь. Возвращайтесь как можно скорее в Париж.

— Хорошо, ваше величество.

— И скажите кардиналу, который с такой преданностью готов был доставить мне удовольствие, что я принимаю от него пятьсот тысяч ливров сроком до следующей ассигновки за три месяца. Это эгоистично с моей стороны, графиня, но так нужно… Я злоупотребляю его преданностью.

— Ах, ваше величество, — прошептала Жанна, — мы погибли: у кардинала нет больше денег.

Королева вскочила как от удара или оскорбления.

— Нет… денег!.. — пробормотала она.

— Ваше величество, господин де Роган получил вексель, о котором перестал уже думать. Это был долг чести, и он заплатил.

— Пятьсот тысяч ливров?

— Да, ваше величество.

— Но…

— Это последние его деньги. У него нет больше никаких источников.

Королева застыла, оглушенная несчастьем.

— Ведь я не сплю, не правда ли? — сказала она наконец. — Ведь это на меня обрушились все эти разочарования? Откуда вы знаете, графиня, что у кардинала нет больше денег?

— Он мне рассказывал об этом несчастье полтора часа назад. Оно тем более непоправимо, что эти пятьсот тысяч ливров были остатками его состояния.

Королева опустила голову на руки.

— Надо решиться, — сказала она.

"Как-то теперь поступит королева?" — подумала Жанна.

— Видите, графиня, это страшный урок. Это наказание за то, что я втайне от короля совершила сомнительный по своему значению поступок ради столь же сомнительного тщеславия или жалкого кокетства. У меня ведь, согласитесь, не было никакой необходимости в этом ожерелье.

— Это правда, ваше величество, но королева считается только со своими потребностями и склонностями.

— А я хочу прежде всего считаться со своим спокойствием, со счастьем моего семейного очага. Достаточно этой первой неудачи, чтобы понять, скольким неприятностям я себя подвергла и как полон несчастьями был избранный мною путь. Я отрекаюсь от него. Пойдем теперь открыто, свободно, просто.

— Ваше величество

— А для начала принесем наше тщеславие в жертву на алтарь долга, как сказал бы господин Дора.

Потом, вздохнув, она прошептала:

— А все-таки ожерелье это было прекрасно!

— Оно и теперь так же прекрасно, ваше величество… Ведь это те же деньги.

— С этой минуты оно для меня только груда камешков; а с камешками, когда ими наиграются, поступают так же, как дети это делают после игры в мельницу: выбрасывают и забывают о них.

— Что королева желает этим сказать?

— Королева хочет сказать, дорогая графиня, что вы возьмете футляр, принесенный господином де Роганом… и возвратите его ювелирам Бёмеру и Боссанжу.

— Возвратить его им?

— Да, именно.

— Но ведь ваше величество дали двести пятьдесят тысяч ливров задатка?!

— Я все же выиграю двести пятьдесят тысяч ливров. У меня такие же расчеты, как и у короля.

— Ваше величество, ваше величество! — воскликнула графиня. — Потерять таким образом четверть миллиона! Ведь может случиться, что ювелиры не захотят вернуть задатка, который они уже могли израсходовать.

— Я с этим считаюсь и отказываюсь от задатка с условием, что сделка будет расторгнута. С тех пор как я нашла этот выход, графиня, я чувствую себя так легко. С этим ожерельем здесь поселились заботы, печали, страхи, подозрения. В этих бриллиантах никогда не хватило бы огня, чтобы осушить слезы, которые, как тучи, гнетут меня. Графиня, унесите сейчас же этот футляр. Ювелиры будут в барыше. Двести пятьдесят тысяч ливров сверх условленной цены — это прибыль, которую они наживут на мне, разве это не выгодно? И эту выгоду они получат, а кроме того, у них остается ожерелье. Я думаю, что они не будут жаловаться и никто ничего об этом не узнает.

Кардинал действовал только с целью доставить мне удовольствие. Вы скажете ему, что мое удовольствие состоит в том, чтобы не иметь этого ожерелья; если он человек умный, то он поймет меня; если это добрый пастырь, он одобрит меня и укрепит в самоотречении.

Говоря это, королева протянула Жанне закрытый футляр, но та тихонько отстранила его.

— Ваше величество, — сказала она, — почему не попробовать добиться новой отсрочки?

— Просить?.. О нет!

— Я сказала — добиться, ваше величество.

— Просить — значит унижаться, графиня. Добиться — значит быть униженной. Я, может статься, поняла бы унижение ради любимого человека, ради того, чтобы спасти живое существо, скажем, свою собаку; но ради того, чтобы иметь право сохранить эти камни, которые жгут, как раскаленный уголь, хоть блеск их не ярче и не долговечнее, — о графиня, ничей совет не убедит меня согласиться на это. Никогда! Унесите футляр, дорогая моя, унесите!