Александр Дюма - А. Дюма. Собрание сочинений. Том 20. Ожерелье королевы

Мария Антуанетта нахмурилась.

— Действительно, если вы не получили ожерелья, то эта расписка — подлог. Но чтобы признать существование подлога, необходима очная ставка с особой, которой я поручила возвратить вам бриллианты.

— Когда вашему величеству будет угодно! — воскликнул Боссанж. — Мы не боимся истины, мы честные торговцы.

— Так ступайте искать истину у господина кардинала: он один может объяснить нам все это дело.

— И ваше величество позволит сообщить вам ответ? — спросил Бёмер.

— Я буду все знать раньше вас, — сказала королева, — и выведу вас из затруднительного положения. Ступайте.

Она отпустила их; когда они ушли, она, не скрывая больше беспокойства, стала посылать курьера за курьером к г-же де Ламотт.

Мы не будем следовать за ней в ее раздумьях и подозрениях; мы оставим ее и поспешим вместе с ювелирами навстречу столь желанной истине.

Кардинал был у себя и с не поддающейся описанию яростью читал письмецо, которое г-жа де Ламотт только что переслала ему якобы из Версаля. Письмо было жестоким и отнимало у кардинала всякую надежду: в нем ему предлагали забыть обо всем и запрещали являться запросто в Версаль. Королева обращалась к его порядочности, надеясь, что он не будет пытаться возобновлять отношения, ставшие невозможными.

Перечитывая эти строки, принц не мог спокойно сидеть на месте; он разбирал каждую букву в отдельности; казалось, он требовал от бумаги отчета в той жестокости, которую суровая рука вложила в письмо.

— Кокетка, своенравная, коварная! — восклицал он в отчаянии. — О, я отомщу!

Он перебирал все те нелепые доводы, которые доставляют слабым сердцам некоторое облегчение в их сердечных невзгодах, хотя и не излечивают от самой любви.

— Вот, — говорил он, — четыре письма, которые она мне посылает, одно несправедливее, деспотичнее другого. Она уступила мне из одной прихоти! Такое унижение я едва ли прощу ей, если она жертвует мною для новой прихоти.

И бедный обманутый любовник, все еще полный надежды, перечитал эти письма, искусно рассчитанная суровость которых становилась все безжалостней.

Последнее из них было шедевром жестокости, оно пронзило насквозь сердце бедного кардинала; однако он был до такой степени влюблен, что, словно из духа противоречия, испытывал наслаждение, читая и перечитывая эти холодные резкости, исходившие, если верить г-же де Ламотт, из Версаля.

В это-то время к нему в особняк явились ювелиры.

Он очень удивился их настойчивому желанию быть принятыми, несмотря на его запрет. Он три раза прогонял своего камердинера, который, однако, пришел в четвертый раз, говоря, что Бёмер и Боссанж решили уйти только в том случае, если их принудят силою.

"Что это значит?" — подумал кардинал.

— Впустите их.

Они вошли. Их взволнованные лица свидетельствовали о нравственном и физическом потрясении, которое им пришлось пережить. И если из первого они вышли победителями, то во втором были побеждены. Никогда еще перед князем Церкви не представали столь растерянные физиономии.

— Прежде всего, — крикнул кардинал, увидев их, — что за грубость, господа ювелиры? Разве вам здесь что-нибудь должны?

Такое начало сковало ужасом компаньонов.

"Неужели нам предстоит вынести те же сцены, что и там?" — сказал Боссанжу взгляд Бёмера.

"Ну уж нет, — таким же путем ответил этот последний, поправляя свой парик весьма воинственным движением. — Что касается меня, я решился идти хоть на приступ".

И он шагнул вперед с почти угрожающим видом, между тем как более осторожный Бёмер оставался позади.

Кардинал подумал, что они сошли с ума, и прямо сказал им это.

— Монсеньер, — отрывисто произнес огорченный Бёмер, вздыхая на каждом слоге, — справедливости! Милосердия! Не обрушивайте на нас ваш гнев и не заставляйте нас выказать неуважение величайшему и славнейшему из принцев.

— Господа, — сказал им кардинал, — или вы не помешаны — и тогда вас выбросят в окно, или вы помешаны — и тогда вас просто выпроводят. Выбирайте.

— Монсеньер, мы не помешаны, мы ограблены!

— Какое мне до этого дело? — возразил г-н де Роган. — Я не начальник полиции.

— Но ожерелье было в ваших руках, монсеньер, — рыдая, сказал Бёмер, — вы дадите показания в суде, монсеньер, вы будете…

— У меня было ожерелье?.. — повторил принц. — Так это самое ожерелье и украдено?!

— Да, монсеньер.

— Ну, а что говорит королева? — воскликнул кардинал уже с интересом.

— Королева прислала нас к вам, монсеньер.

— Это очень любезно со стороны ее величества, но что я могу тут поделать, бедные мои?

— Вы все можете, монсеньер; вы можете сказать, что сталось с ожерельем.

— Я?

— Конечно.

— Любезный господин Бёмер, вы могли бы говорить со мной таким образом, если б я принадлежал к шайке воров, которые украли ожерелье у королевы.

— Его украли не у королевы.

— У кого же, Боже мой?

— Королева отрицает, что владела им.

— Как отрицает? — неуверенным тоном повторил кардинал. — Ведь у вас же есть расписка от нее.

— Королева утверждает, что расписка подложная.

— Полноте! — вскрикнул кардинал. — Вы теряете голову, господа.

— Правду ли я говорю? — спросил Бёмер Боссанжа, который ответил троекратным подтверждением.

— Королева отрицала это, — сказал кардинал, — потому что у нее кто-нибудь был, когда вы говорили с ней.

— Никого, монсеньер; но это еще не все.

— Что же еще?

— Королева не только заявила, что ожерелья у нее не было, не только утверждает, что письмо подложное; она показала нам расписку, гласящую, что мы взяли ожерелье обратно.

— Расписку от вас? — спросил кардинал. — И эта расписка…

— Так же подложна, как и другая, господин кардинал; вам это хорошо известно.

— Подлог!.. Два подлога! И вы говорите, что мне это хорошо известно?

— Несомненно, так как вы приходили к нам и подтвердили то, что нам говорила госпожа де Ламотт… Ведь вам было известно, что мы продали ожерелье и что оно в руках королевы.

— О, — взволновался кардинал, проводя рукой по лбу, — мне кажется, тут происходит что-то очень серьезное. Надо нам объясниться. Вот мои операции с вами…

— Да, монсеньер?

— …сначала я купил для ее величества ожерелье и выплатил вам в счет его стоимости двести пятьдесят тысяч ливров.

— Верно, монсеньер.

— Потом вы продали его непосредственно самой королеве… По крайней мере, вы мне сказали, что она сама назначила сроки платежа и обеспечила уплату своею подписью.

— Подписью… Вы говорите, что это подпись королевы, не так ли, монсеньер?

— Покажите мне ее.

Ювелиры вынули письмо из портфеля. Кардинал взглянул на него.

— О, — воскликнул он, — вы совершенные дети… "Мария Антуанетта Французская"… Разве королева не принцесса австрийского дома? Вас обокрали: и рука и подпись — все поддельно!