Александр Дюма - А. Дюма. Собрание сочинений. Том 20. Ожерелье королевы

— Конечно, как обыкновенно.

— Сударь, остаюсь вашим покорным слугой.

И дородный незнакомец простился с газетным писакой, который, со своими пятьюдесятью луидорами в кармане, тотчас же умчался с легкостью зловещей птицы.

Незнакомец остался один, или, вернее, без собеседников, и в продолжение еще некоторого времени рассматривал молодую женщину, лежавшую в зале кризисов; ее экстаз сменился состоянием полного бесчувствия и неподвижности, между тем как женская прислуга, приставленная к дамам, подвергавшимся таким припадкам, целомудренно приводила в надлежащее положение ее несколько нескромно приподнявшееся платье.

Он заметил тонкие и дышавшие чувственной негой черты красивой молодой женщины и благородную грацию ее позы во сне.

— Положительно, — сказал он, отходя, — сходство поразительное. Провидение, создав его, имело свои цели; оно заранее вынесло свой приговор той, на которую эта женщина так походит.

В ту самую минуту, как он мысленно делал это заключение, молодая женщина медленно приподнялась с подушек, опираясь на руку соседа, уже вышедшего из состояния экстаза, и принялась приводить в порядок свой значительно пострадавший туалет.

Она слегка покраснела, увидев, с каким вниманием на нее смотрят присутствующие, вежливо и кокетливо отвечала на серьезные и вместе с тем приветливые вопросы Месмера и затем, потянувшись своим красивым телом, как просыпающаяся кошка, направилась через все три гостиные к выходу, не пропуская на ходу ни одного из взглядов, бросаемых на нее присутствующими, среди которых одни были насмешливые, другие страстные, третьи недоумевающие.

Но особенно удивило ее и даже заставило улыбнуться то, что, проходя мимо одной группы, о чем-то шептавшейся в углу гостиной, она вместо игривых взглядов и смелых любезностей заметила отвешиваемые ей поклоны, настолько почтительные, что ни один придворный не смог бы более церемонно и строго приветствовать французскую королеву.

В действительности эта недоумевающая и почтительная группа была наспех собрана тем же неутомимым незнакомцем, который, спрятавшись сзади, говорил вполголоса:

— Как бы то ни было, господа, это все же французская королева; поклонимся ей, поклонимся ниже.

Маленькая особа, предмет такого почтения, миновала между тем не без некоторой тревоги последнюю прихожую и вышла во двор.

Там ее утомленные глаза стали искать фиакр или портшез; но она не нашла ни того ни другого. Постояв минуту в нерешительности, она уже поставила свою маленькую ножку на мостовую, как к ней приблизился высокий лакей.

— Ваша карета, сударыня! — сказал он.

— Но, — возразила молодая женщина, — у меня нет кареты.

— Вы изволили приехать в фиакре?

— Да.

— С улицы Дофины?

— Да.

— Я отвезу вас туда, сударыня.

— Хорошо, отвезите, — сказала молодая особа с совершенно непринужденным видом, испытав разве на одну минуту чувство некоторого беспокойства, которое неминуемо вызвало бы во всякой другой женщине такое неожиданное предложение.

Лакей сделал знак, и тотчас подкатила элегантная карета и приняла на свои подушки особу, стоявшую у двери. Затем лакей поднял подножку и крикнул кучеру:

— На улицу Дофины!

Лошади быстро помчались. Доехав до Нового моста, маленькая особа, которой пришелся очень по вкусу такой способ передвижения, как говорил Лафонтен, пожалела, что живет не у Ботанического сада.

Карета остановилась. Подножка опустилась, и тотчас же хорошо обученный лакей протянул руку за общим ключом, из тех, с помощью которых возвращались домой обитатели тридцати тысяч разделенных на квартиры парижских домов, где не было ни швейцара, ни привратника.

Лакей открыл дверь, чтобы избавить от этого труда ручки молодой особы; затем, как только она вступила в темный подъезд, он поклонился и закрыл за ней дверь.

Карета тронулась и вскоре исчезла.

— Вот поистине приятное приключение! — воскликнула молодая женщина. — Это очень любезно со стороны господина Месмера. О, как я устала! Он это, вероятно, предвидел… Он действительно замечательный врач.

С этими словами она поднялась на третий этаж и остановилась на площадке, куда выходили две двери.

На ее стук немедленно открыла какая-то старуха.

— Добрый вечер, матушка; ужин готов?

— Да, и даже стынет.

— А он здесь?

— Нет, его еще нет; а господин здесь.

— Какой господин?

— С которым вам нужно было переговорить сегодня вечером.

— Мне?

— Да, вам.

Этот разговор происходил в маленькой комнатке, заменявшей прихожую и отделявшей площадку лестницы от большой комнаты, выходившей окнами на улицу.

Через стеклянную дверь можно было различить внутренность освещенной лампой комнаты, имевшей если не вполне удовлетворительный, то, по крайней мере, сносный вид.

Старые занавески из желтой шелковой материи, истертые и местами побелевшие от времени, несколько стульев, крытых зеленым утрехтским бархатом, большая резная шифоньерка с двенадцатью ящиками и старая желтая софа — вот какова была роскошь убранства комнаты.

На камине стояли часы и по бокам их две синие японские вазы, заметно надтреснутые.

Молодая женщина открыла стеклянную дверь и подошла к софе, на которой удобно расположился господин довольно представительной наружности, скорее полный, чем худой; его красивая белая рука перебирала богатое кружевное жабо.

Вошедшая не была знакома с этим человеком, но наши читатели узнают его без труда. Это был тот самый господин, что собрал группу любопытных на пути мнимой королевы, тот самый, что заплатил за памфлет пятьдесят луидоров.

Молодая женщина не успела первая начать разговор. Загадочный посетитель сделал ей легкий полупоклон и заговорил, устремив на хозяйку квартиры оживленный и благосклонный взор:

— Я знаю, о чем вы хотите спросить меня; но вы скорее получите желаемый ответ, если позволите мне самому предложить вам несколько вопросов. Вы мадемуазель Олива?

— Да, сударь.

— Прелестная женщина, очень нервная и очень увлеченная системой господина Месмера.

— Я только что от него.

— Прекрасно! Но, судя по тому, что можно прочесть в ваших прекрасных глазах, от этого вам не стало яснее, почему вы находите меня на вашей софе. А вы это-то и желали бы главным образом узнать?

— Вы угадали, совершенно верно, сударь.

— Сделайте одолжение, присядьте… Если вы будете стоять, то я буду вынужден также встать, и тогда нам не удастся спокойно беседовать.

— Вы можете похвалиться крайней своеобразностью своего поведения, сударь, — заметила молодая женщина, которую мы будем с этой минуты звать мадемуазель Олива, так как она соблаговолила откликнуться на это имя.