Александр Дюма - Дюма. Том 06. Сорок пять

— Но я могу обещать?..

— Ну да! Конечно, обещайте.

— Ступайте, господа, — сказал председатель Бриссон, обращаясь к советникам.

И, почтительно поклонившись королю, он вышел вслед за ними.

— Он заговорит, — сказала Луиза Лотарингская, вся трепеща. — Он заговорит, и ваше величество помилует его. Смотрите, на губах его выступает пена.

— Нет-нет, он кого-то ищет глазами, — сказала Екатерина.

— Он ищет, только и всего. Но кого же он ищет?

— Да, черт побери! — воскликнул Генрих III. — Догадаться нетрудно. Он ищет герцога Пармского, герцога Гиза, он ищет его католическое величество, моего испанского брата. Да, ищи, ищи! Может быть, ты воображаешь, что на Гревской площади устроить засаду еще легче, чем на дороге во Фландрию? На эшафот тебя возвел один Бельевр; так будь уверен, что у меня здесь найдется сотня Бельевров, чтобы помешать тебе сойти оттуда.

Сальсед увидел, как лучники отправились за лошадьми, увидел, как в королевскую ложу зашли председатель и советники и как затем удалились: он понял, что король велел приступить к казни. Тогда-то на его губах и проступила кровавая пена, которую заметила молодая королева: в охватившем его смертельном нетерпении несчастный до крови кусал себе губы.

— Никого, никого! — шептал он. — Никого из тех, кто обещал прийти мне на помощь! Подлецы! Подлецы! Подлецы!

Лейтенант Таншон подошел к эшафоту и обратился к палачу:

— Приготовьтесь!

Тот подал знак своим помощникам на другом конце площади. Видно было, как лошади, пробираясь через толпу, оставляли после себя, подобно кораблю в море, волнующуюся борозду, которая постепенно сглаживалась. Это были собравшиеся на площади зрители: быстрое движение коней оттесняло их в разные стороны или сбивало с ног. Но взбаламученное море тотчас же успокаивалось, и часто те, кто стоял ближе к эшафоту, оказывались теперь сзади, ибо более сильные раньше их заполняли пустое пространство.

Когда лошади дошли до угла улицы Ваннери, можно было заметить, как уже знакомый нам красивый молодой человек соскочил с тумбы, на которой стоял: его столкнул с нее мальчик лет шестнадцати, видимо, захваченный ужасным зрелищем.

Это были таинственный паж и виконт Эрнотон де Карменж.

— Скорее, скорее, — шептал паж своему спутнику, — пробивайтесь вперед, пока есть возможность, нельзя терять ни секунды.

— Но нас же задушат, — ответил Эрнотон, — вы, дружок мой, просто обезумели.

— Я хочу видеть, видеть как можно лучше, — властно произнес паж; чувствовалось, что это приказ, исходивший от человека, привыкшего повелевать. Эрнотон повиновался.

— Поближе к лошадям, поближе к лошадям, — сказал паж, — не отступайте от них ни на шаг, иначе мы не доберемся.

— Но пока мы доберемся, вас разорвут на части!

— Обо мне не беспокойтесь. Вперед! Вперед!

— Лошади будут брыкаться!

— Хватайте крайнюю за хвост: лошадь никогда не станет брыкаться, если держать ее за хвост.

Эрнотон помимо воли подчинился странному влиянию юноши. Он послушно ухватился за хвост лошади, а паж, в свою очередь, уцепился за его пояс.

Они пробирались сквозь толпу, волнующуюся, как море, непроходимую, словно колючий кустарник, оставляя по дороге то клок плаща, то лоскут куртки, то даже гофрированный воротник рубашки, и наконец вместе с лошадьми оказались в трех шагах от эшафота, где в судорогах отчаяния корчился Сальсед.

— Ну как, добрались мы? — прошептал юноша, еще переводя дух, когда почувствовал, что Эрнотон остановился.

— Да, — ответил виконт, — к счастью, дошли, я уже обессилел.

— Я ничего не вижу.

— Пройдите вперед.

— Нет, нет, еще рано… Что там делают?

— Вяжут петли на концах веревок.

— А он, что делает он?

— Кто он?

— Осужденный.

— Озирается по сторонам, словно подстерегающий добычу ястреб.

Лошади стояли у самого эшафота, так что помощники палача смогли привязать к рукам и ногам Сальседа постромки, прикрепленные к хомутам.

Когда петли веревок грубо врезались ему в лодыжки, Сальсед издал рычание.

Тогда последним, не поддающимся описанию взглядом он окинул огромную площадь, так что тысяч сто зрителей оказались в поле его зрения.

— Сударь, — учтиво сказал ему лейтенант Таншон, — не угодно ли вам будет обратиться к народу до того, как мы начнем?

А на ухо осужденному прошептал:

— Чистосердечное признание — и вы спасете свою жизнь.

Сальсед взглянул ему в глаза, проникая до самого дна души. Взгляд этот был настолько красноречив, что он, казалось, вырвал правду из сердца Таншона, так что вся она раскрылась перед Сальседом.

Тот не мог обмануться; он понял, что лейтенант вполне искренен, что он выполнит обещанное.

— Видите, — продолжал Таншон, — вас покинули на произвол судьбы. Единственная ваша надежда — то, что я вам предлагаю.

— Хорошо! — с хриплым вздохом вырвалось у Сальседа. — Угомоните толпу. Я готов говорить.

— Король требует письменного признания за вашей подписью.

— Тогда развяжите мне руки и дайте перо. Я напишу.

— Признание?

— Да, признание, я согласен.

Ликующему Таншону оставалось лишь подать знак: все было предусмотрено. Один из лучников передал лейтенанту чернильницу, перья, бумагу, которые тот и положил прямо на доски эшафота.

В то же время веревку, крепко охватывавшую руку Сальседа, отпустили фута на три, а его самого приподняли на помосте, чтобы он мог писать.

Сальсед, очутившись наконец в сидячем положении, несколько раз глубоко вздохнул и, разминая руку, вытер губы и откинул взмокшие от пота и свисавшие до колен волосы.

— Ну-ну, — сказал Таншон, — садитесь поудобнее и напишите все подробно!

— О, не бойтесь, — ответил Сальсед, потянувшись за пером, — не бойтесь, я все припомню тем, кто обо мне забыл.

С этими словами он последний раз окинул взглядом толпу.

Видимо, для пажа наступило время показаться, ибо, схватив Эрнотона за руку, он сказал:

— Сударь, молю вас, возьмите меня на руки и приподнимите повыше: из-за голов я ничего не вижу.

— Да вы просто ненасытны, молодой человек, ей-Богу!

— Окажите мне последнюю услугу, сударь!

— Вы, право, злоупотребляете.

— Я должен увидеть осужденного, понимаете? Я должен его увидеть!

И так как Эрнотон медлил с ответом, он взмолился:

— Сжальтесь, сударь, сделайте милость, умоляю вас!

Теперь юноша уже не был капризным тираном, он молил так жалобно, что невозможно было устоять.

Эрнотон взял его за талию и приподнял не без удивления — таким легким оказалось это юное тело.

Теперь голова пажа вознеслась над головами всех прочих зрителей.

Как раз в это мгновение, еще раз окинув взглядом всю площадь, Сальсед взялся за перо.

Он увидел лицо юноши и застыл от изумления.