Александр Дюма - Дюма. Том 06. Сорок пять

Именно это и произошло в ту самую ночь с онисскими кавалеристами.

Видя, что начальники оставили их на произвол судьбы, а другие полки ищут самых различных путей для спасения, они переглянулись, сомкнули ряды, вместо того чтобы разбежаться в разные стороны, пустили коней в галоп и под водительством одного из своих старших офицеров, которого очень любили за храбрость и так же чтили за высокое происхождение, направились по дороге в Брюссель.

Подобно всем участникам этой ужасающей драмы, они видели, как наводнение становится все более грозным и разъяренные волны несут им гибель, но, на свое счастье, волей случая они попали в поселок, где мы их застали, — место, выгодно расположенное и для обороны от неприятеля, и для защиты от стихии.

Уверенные в свой безопасности мужчины этого поселка остались дома, отослав в город женщин, детей и стариков. Поэтому онисские воины, войдя в поселок, натолкнулись на сопротивление; но смерть, злобно завывая, гналась за ними по пятам, — они сражались с мужеством отчаяния, потеряли десять человек и обратили фламандцев в бегство.

Через час после этой победы к поселку со всех сторон подступила вода. Не затоплена была только насыпь, по которой затем пришли Анри и его спутники.

Таков был рассказ, услышанный дю Бушажем от расположившихся в поселке французов.

— А остальные воины? — спросил он.

— Глядите, — ответил офицер, — мимо вас плывут трупы; вот ответ на ваш вопрос.

— А… мой брат? — сдавленным голосом спросил дю Бушаж.

— Увы, граф, мы не можем сообщить вам ничего достоверного. Он сражался как лев. Известно лишь одно: в бою он остался жив, но мы не знаем, уцелел ли он во время наводнения.

Анри низко опустил голову и предался горьким размышлениям. Но затем он быстро спросил:

— А герцог?

Наклонившись к Анри, офицер вполголоса сказал:

— Граф, герцог бежал одним из первых. Он ехал на белом коне с черной звездой на лбу. Так вот, совсем недавно этот конь проплыл мимо нас среди обломков. Нога всадника запуталась в стремени и торчала из воды на уровне седла.

— Великий Боже! — вскричал дю Бушаж.

— Великий Боже! — прошептал Реми, который услышав вопрос Анри: “А герцог?” — встал, подошел ближе и, когда он услышал рассказ офицера, взгляд его мгновенно метнулся в сторону его бледной спутницы.

— А дальше? — спросил граф.

— Да, дальше? — пробормотал Реми.

— Сейчас скажу. Один из моих солдат отважился нырнуть в самый водоворот; вон там, в углу насыпи, смельчак поймал повод и приподнял мертвую лошадь. Тут-то мы и разглядели белую ботфорту с золотой шпорой, какие всегда носил герцог. Но в ту же минуту вода поднялась, словно опасаясь, что у нее хотят отнять добычу. Солдат выпустил повод, чтоб его не унесло, и все мигом исчезло. Мы даже не можем утешить себя тем, что обеспечили христианское погребение нашему принцу.

— Стало быть, он умер! Умер! Нет более наследника французского престола! Какое несчастье!

Реми обернулся к своей спутнице и с выражением совершенно непередаваемым произнес:

— Он умер, сударыня. Вы видите.

— Хвала Господу, избавившему меня от необходимости совершить преступление! — ответила она, в знак благодарности воздевая руки и поднимая глаза к небу.

— Да, но Господь лишает нас отмщения, — возразил Реми.

— Богу всегда принадлежит право помнить. Человек совершает отмщение лишь тогда, когда забывает Бог.

Анри с глубокой тревогой смотрел на этих странных людей, которых спас от гибели. Он видел, что они необычайно взволнованы, и тщетно старался по их жестам и выражению лица уяснить себе, чего они желают и что их тревожит.

Из раздумья его вывел голос офицера, обратившегося к нему с вопросом:

— А вы, граф, что намерены предпринять?

Анри вздрогнул.

— Я буду ждать, пока мимо меня не проплывет тело моего брата, — с отчаянием в голосе ответил он, — тогда я тоже постараюсь вытащить его из воды, чтобы похоронить по христианскому обычаю, и, поверьте мне, я уже не расстанусь с ним.

Реми услышал эти зловещие слова и бросил на Анри взгляд, полный ласковой укоризны.

Что касается дамы, то с той минуты, как офицер возвестил о смерти герцога, она стала глуха ко всему вокруг: она молилась.

Кончив свою молитву, спутница Реми поднялась с колен. Теперь она была так прекрасна, лицо ее сияло такой неземной радостью, что у графа помимо воли вырвалось восклицание изумления и восторга.

Казалось, она очнулась после долгого сна, утомившего ее мозг страшными видениями и исказившего черты ее лица. Это был тяжелый сон, оставляющий на челе спящего печать призрачных, пережитых во сне терзаний. Или же ее можно было скорее сравнить с дочерью Иаира, которая воскресла на своем смертном ложе и встала с него уже очищенная от грехов и готовая войти в Царство Небесное.

Словно очнувшись от забытья, молодая женщина обвела вокруг себя взглядом столь ласковым и кротким, что Анри, легковерный, как все влюбленные, вообразил, что в ней заговорили наконец признательность и жалость к нему.

Когда после своей скудной трапезы военные уснули, разлегшись как попало среди обломков, и даже Реми задремал, откинув голову на деревянную ограду насыпи, к которой была прислонена его скамья, Анри подсел к молодой женщине и голосом тихим и нежным, как шелест ветерка произнес:

— Сударыня, вы живы! О, позвольте мне выразить ликование, которое я испытываю, глядя на вас здесь, вне опасности, после того, как там я видел вас на краю гибели.

— Вы правы, сударь, — ответила она, — я осталась жива благодаря вам и радовалась бы, — прибавила она с печальной улыбкой, — если бы могла сказать, что признательна вам за это.

— Да, сударыня, — сказал Анри, силою любви и самоотречения сохраняя внешнее спокойствие, — я ликую даже при мысли, что спас вас для того, чтобы вернуть вас тем, кого вы любите.

— Сударь, те, кого я любила, умерли, того, к кому я направлялась, тоже нет в живых.

— Сударыня, — прошептал Анри, преклоняя колена, — обратите взор на меня, кто так страдал, кто так любит вас. О, не отворачивайтесь! Вы молоды, вы прекрасны, как ангел небесный! Загляните в мое сердце — и вы убедитесь, что в нем нет ни крупицы той любви, которую другие мужчины называют этим словом. Вы не верите мне? Вспомните часы, пережитые нами вместе, переберите их один за другим; разве хоть один из них дал мне радость? Или надежду? И тем не менее я упорствую. Вы заставили меня плакать — я глотал слезы. Вы заставили меня страдать — я даже виду не показал, что терзаюсь. Вы толкали меня к гибели — я, не жалуясь, шел на смерть. Даже сейчас, в эту минуту, когда вы отворачиваетесь от меня, когда каждое слово мое, даже самое жгучее, ледяной каплей падает на ваше сердце, моя душа заполнена вами, и я живу единственно потому, что вы, сударыня, живы. Разве несколько часов назад я не был готов умереть рядом с вами? Чего я просил тогда? Ничего. Дотронулся ли я хоть раз до вашей руки? Только ради того, чтобы вырвать вас из когтей смерти, я держал вас в объятиях, когда не давал волнам поглотить вас, но прижался ли хоть раз грудью к вашей груди? В моих чувствах сейчас нет ничего плотского, все это сгорело в горниле моей любви.