Александр Дюма - Дюма. Том 06. Сорок пять

— О сударь, пощадите, не говорите так со мной!

— Пощадите меня и вы, сударыня, не осуждайте меня на смерть. Мне сказали, что вы никого не любите. О, повторите это сами! Не правда ли, я прошу вас о странной милости: любящий хочет услышать, что он не любим? Но я предпочитаю — это ведь оно означает, что вы бесчувственны и к другим. О сударыня, сударыня, вы, единственная в жизни, кого я обожаю, ответьте мне!

Несмотря на все мольбы Анри, единственным ответом ему был вздох.

— Вы не говорите ни слова, — продолжал граф. — Реми, по крайней мере, испытывает ко мне больше жалости: он хоть пытался меня утешить. О, я понимаю, вы не отвечаете, так как не хотите сказать мне, что ехали во Фландрию встретиться с человеком, который счастливее меня, а ведь я молод, надежды моего брата связаны и с моей жизнью, а я умираю у ваших ног, и вы не хотите сказать мне: “Я любила, но больше не люблю”, или же: “Я люблю, но перестану любить”.

— Граф, — торжественно произнесла молодая женщина, — не говорите мне того, что обычно говорят женщинам, — я существо иного мира и давно уже не живу в этой юдоли. Если бы вы не выказали мне такого благородства, такой доброты, такого великодушия, если бы в глубине моего сердца не теплилось нежное чувство к вам — чувство сестры к брату, я сказала бы: “Встаньте, граф, не утомляйте больше мой слух, ибо слова любви внушают мне ужас”. Но я не скажу вам этого, потому что мне больно видеть ваши страдания. Более того: теперь, когда я вас знаю, я взяла бы вашу руку, прижала бы к своему сердцу и охотно сказала бы вам: “Видите, сердце мое не бьется. Живите подле меня, если хотите, и будьте изо дня в день, если вам это будет радостно, свидетелем того, как в муках погибает тело, умирающее от терзаний души”. Но эту жертву с вашей стороны, которую вы, я уверена, принесли бы, как счастье…

— О да! — вскричал Анри.

— …так вот, эту жертву я принять не могу. С сегодняшнего дня в моей жизни наступил перелом, я уже не вправе опираться даже на руку великодушного друга, благороднейшего из людей, который дремлет тут неподалеку от нас, вкушая блаженство недолгого забвения. Увы, бедный мой Реми, — продолжала она, и впервые в голосе ее Анри уловил нотки теплого чувства, — пробуждение и тебе сулит печаль. Ты не знаешь, куда устремлены мои помыслы, ты не читал в моих глазах, ты не подозреваешь, что, проснувшись, останешься один на земле, ибо в одиночестве должна я предстать перед Богом.

— Что вы сказали? — вскричал Анри. — Неужто и вы хотите умереть?

Разбуженный горестным возгласом молодого человека, Реми поднял голову и прислушался.

— Вы видели, что я молилась? Не так ли? — молвила молодая женщина.

Анри кивнул головой.

— Эта молитва была прощанием с земной жизнью. Та великая радость, которую вы, несомненно, прочли на моем лице, так же озарила бы его, если бы ангел смерти явился ко мне и сказал: “Встань, Диана, и следуй за мной к подножию престола Господня”.

— Диана, Диана!.. — прошептал Анри. — Теперь я знаю, как вас зовут… Диана, дорогое, обожаемое имя!

И несчастный лег у ног молодой женщины, повторяя ее имя в опьянении невыразимого блаженства.

— Молчите! — приказала молодая женщина, — забудьте это вырвавшееся у меня имя. Никому из живущих не дано право вонзать мне клинок в сердце, произнося его.

— О сударыня, — вскричал Анри, — теперь, когда я знаю ваше имя, не говорите мне, что решили умереть.

— Я и не говорю этого, сударь, — все так же твердо ответила молодая женщина. — Я сказала, что готовлюсь покинуть этот мир слез, ненависти, земных страданий, низменной алчности и непроизносимых желаний. Я сказала, что мне больше нечего делать среди подобных мне тварей Божьих. Слезы в глазах моих иссякли, кровь уже не стучит в моем сердце, в голове не шевелится больше ни одна мысль, с тех пор как та мысль, которая владела мной, умерла. Я сейчас всего-навсего жертва, не имеющая никакой ценности, ибо сама я уже ничем не жертвую, отказываясь от света, — ни желаниями, ни надеждами. Но все же я отдаю себя Господу такой, какая я есть, и уповаю, что он смилосердится надо мной, ибо дал мне так много страданий и не пожелал, чтобы я от них погибла.

Услышав эти слова, Реми встал и подошел к своей госпоже.

— Вы покидаете меня? — мрачно спросил он.

— Да, чтобы посвятить себя Богу, — ответила Диана, воздев к небу руку, исхудалую и бледную, как у кающейся Марии Магдалины.

— Вы правы, — молвил Реми, снова понуря голову. — Вы правы.

В тот момент, когда Диана опускала руку, он схватил ее обеими руками и прижал к груди, как если бы это были мощи какой-нибудь святой мученицы.

— Как я ничтожен по сравнению с этими двумя сердцами! — произнес со вздохом Анри, трепеща от благоговейного ужаса.

— Вы единственный человек, — ответила Диана, — на котором глаза мои останавливались дважды с того дня, как я дала обет навеки отвратить их от всего земного.

Анри преклонил колени.

— Благодарю вас, сударыня, — прошептал он, — ваша душа раскрылась передо мной, благодарю вас: отныне ни одно слово, ни один порыв моего сердца не выдадут того, что я исполнен любви к вам. Вы принадлежите Всевышнему, да не осмелюсь я ревновать к Богу.

Едва он произнес эти слова и встал, весь проникшись тем благостным чувством духовного обновления, которое возникает всякий раз, когда принимаешь великое и непреклонное решение, как с равнины, еще окутанной туманом, явственно донеслись звуки труб.

Онисские кавалеристы схватились за оружие и, не дожидаясь команды, вскочили на коней.

Анри прислушался.

— Господа, господа! — вскричал он. — Это трубы адмирала, я узнаю их, узнаю. Великий Боже, да возвестят они, что мой брат жив!

— Вот видите, — сказала Диана, — у вас есть еще желания, есть еще люди, которых вы любите. К чему же, дитя, предаваться отчаянию, уподобляясь тем, кто ничего уже не желает, никого не любит?

— Коня, — вскричал Анри, — дайте мне ненадолго коня!

— Но как же вы поедете? — спросил офицер. — Ведь мы окружены водой!

— Разве вы не видите, что по равнине ехать можно: ведь они же едут, раз мы слышим трубы!

— Поднимитесь на насыпь, граф, — предложил офицер, — погода проясняется, может быть, вы что-нибудь увидите.

— Иду, — отозвался Анри.

Анри направился к возвышенности, на которую ему указал офицер. Трубы время от времени продолжали звучать, не приближаясь и не удаляясь.

Реми опустился на прежнее место рядом с Дианой.

Через четверть часа Анри вернулся. Он увидел, — впрочем, и все могли видеть то же самое, — что на отдаленном холме, которого в ночной мгле не было видно, расположился лагерем и укрепился большой отряд французских войск.

Если не считать рва, наполненного водой и окружавшего занятый онисцами городок, вся равнина, как пруд, который выкачивают, освобождалась от воды, стекавшей к морю по ее естественному склону, и некоторые более возвышенные точки этой местности уже выступали над водной гладью, как после Великого потопа.