Александр Дюма - Дюма. Том 06. Сорок пять

“Эта свеча горела долго, — подумала королева, — значит, Франсуа был в этой комнате долго. Ах, на ковре лежит какой-то букет…”

Екатерина поспешно схватила его и сразу заметила, что все цветы еще свежие, кроме одной розы — почерневшей и высохшей.

— Что это? — пробормотала она, — чем были облиты лепестки этой розы?.. Я, кажется, знаю одну жидкость, от которой сразу вянут цветы.

И, вздрогнув, она отстранила букет подальше.

— Этим объясняется цвет ноздрей и потемневший лоб. Но губы?

Екатерина бросилась в столовую. Лакеи не обманули ее: не было никаких признаков, что кто-нибудь дотрагивался до сервировки после того, как здесь кончили ужинать.

Тут Екатерина обратила особое внимание на половинку персика, лежавшую на краю стола: на ней обозначился полукруг чьих-то зубов.

Персик потемнел так же, как роза: он весь был в лиловых и коричневых разводах.

Особенно отчетливы были следы гниения по обрезу в том месте, где прошел нож.

“Отсюда и язвы на губах, — подумала она. — Но Франсуа откусил только маленький кусочек. Он недолго держал в руке этот букет — цветы совсем свежие. Беда еще поправима, яд не мог глубоко проникнуть. Но если его действие было лишь поверхностным, откуда же полный паралич и явственные следы разложения? Наверно, я не все заметила”.

Мысленно произнося эти слова, Екатерина стала озираться и увидела, что с шеста розового дерева на серебряной цепочке свисает любимый красно-синий попугай Франсуа.

Птица была мертва: она окоченела, и перья ее топорщились.

Екатерина снова устремила тревожный взгляд на факел, который уже один раз привлек ее внимание, когда по сгоревшей до конца свече она определила, что принц рано вернулся к себе.

“Дым! — подумала Екатерина. — Дым! Фитиль был отравлен. Мой сын погиб!”

Она тотчас позвонила. Комната наполнилась слугами и офицерами.

— Мирона! Мирона! — говорили одни.

— Священника! — говорили другие.

Она же тем временем поднесла к губам Франсуа один из флаконов, которые всегда носила с собою в кошельке, и пристально вгляделась в лицо сына, пытаясь определить, насколько действенным оказалось противоядие. Герцог приоткрыл глаза и рот, но взгляд его уже затуманился, а из груди не вырвалось ни звука.

Екатерина, мрачная и безмолвная, вышла из комнаты, сделав обоим слугам знак следовать за нею, так, чтобы они ни с кем не успели обмолвиться ни единым словом.

Она отвела их в другой павильон и села, не спуская с них глаз.

— Его высочество герцог Анжуйский был отравлен во время ужина. Вы подавали ужин?

При этих ее словах лица стариков смертельно побледнели.

— Пусть нас пытают, пусть убьют, но только не обвиняют в этом!

— Вы болваны. Неужели вы думаете, что, если бы я вас подозревала, все это уже не было бы сделано? Я хорошо знаю, что не вы умертвили своего господина. Но его убили другие, и я должна разыскать убийц. Кто заходил в павильон?

— Какой-то плохо одетый старик: вот уже два дня, как монсеньор принимал его у себя.

— А… женщина?

— Мы ее не видели… О какой женщине изволит говорить ваше величество?

— Сюда приходила женщина, она сделала букет…

Слуги переглянулись так простодушно, что с одного взгляда Екатерина признала их невиновность.

— Привести ко мне губернатора города и коменданта замка.

Оба лакея бросились к дверям.

— Постойте! — сказала Екатерина, и они тотчас же замерли на пороге как вкопанные. — То, о чем я вам только что сказала, знаем только я и вы. Я об этом никому больше не скажу. Если узнает кто-нибудь другой, то только от вас. В тот же день вы оба умрете. Теперь ступайте.

Губернатора и коменданта Екатерина расспросила не столь откровенно. Она сказала им, что от некоторых лиц герцог узнал плохую новость, которая произвела на него очень тяжелое впечатление, что тут-то и кроется причина его болезни и что, снова расспросив этих лиц, герцог, наверно, оправится.

Губернатор и комендант велели обыскать весь город, весь парк, окрестности, но никто не мог сказать, куда девались Реми и Диана.

Лишь Анри знал тайну, но можно было не опасаться, что он ее кому-нибудь откроет.

В течение дня ужасная новость облетела город и окрестности Шато-Тьерри. Случай с герцогом каждый толковал в зависимости от своего характера и склонностей, то выдумывая невероятные подробности, то, напротив, приуменьшая значение этого события.

Но никто, кроме Екатерины и дю Бушажа, не понимал, что герцог обречен.

Злосчастный принц не издал ни звука, не пришел в себя. Вернее будет сказать, он не подавал никаких признаков сознания.

Король, больше всего на свете избегавший каких бы то ни было тягостных впечатлений, охотно вернулся бы в Париж. Но королева-мать воспротивилась его отъезду, и двор принужден был оставаться в замке.

Появилась целая толпа врачей. Один лишь Мирон разгадал причину болезни и понял, насколько тяжело положение. Но он был слишком хороший царедворец, чтобы не утаить правду, особенно после того, как взглянул на Екатерину и встретился с ней глазами.

Все кругом расспрашивали его, и он отвечал, что его высочество герцог Анжуйский, несомненно, пережил большие неприятности и испытал тяжелый удар.

Таким образом, он никак себя не подвел, что в подобном случае сделать весьма трудно. Генрих III попросил его дать вполне определенный ответ на вопрос: останется ли герцог жив? Врач ответил:

— Я смогу сказать это вашему величеству через три дня.

— А что вы скажете мне? — понизив голос, спросила Екатерина.

— Вам, ваше величество, — другое дело. Вам я отвечу без колебаний.

— Что же именно?

— Прошу ваше величество задать мне вопрос.

— Когда мой сын умрет, Мирон?

— Завтра к вечеру, ваше величество.

— Так скоро!

— Ах, ваше величество, — прошептал врач, — доза была уж очень сильна.

Екатерина приложила палец к губам, взглянула на умирающего и тихо произнесла зловещее слово:

— Судьба!

Граф провел ужасную ночь, он был почти в бреду и близок к смерти.

Однако, верный своему долгу, он, узнав о прибытии короля, встал и, как мы уже говорили, встретил его у решетки замка. Но, почтительно приветствовав его величество, склонившись перед королевой-матерью и пожав руку адмиралу, он снова заперся у себя в комнате, уже не для того, чтобы умереть, а для того, чтобы решительно привести в исполнение свое намерение, которому ничто теперь не могло противостоять.

Около одиннадцати часов утра, то есть когда распространилась весть “герцог Анжуйский при смерти” и все разошлись, оставив короля, потрясенного этим новым несчастьем, Анри постучался в дверь к брату, который, проведя часть ночи в дороге, ушел к себе отдыхать.