Александр Дюма - Дюма. Том 06. Сорок пять

— А, это ты! — в полусне спросил Жуаез. — В чем дело?

— Я пришел проститься с тобой, брат, — ответил Анри.

— Как проститься?.. Ты уезжаешь?

— Да, уезжаю и полагаю, что теперь меня здесь уже ничто не удерживает.

— Как ничто?

— Конечно. Празднества, на которых я по твоему желанию должен был присутствовать, не состоятся, обещание меня больше не связывает.

— Ты ошибаешься, Анри, — возразил адмирал. — Как я не позволил бы тебе уехать вчера, так не разрешаю и сегодня.

— Хорошо. Но раз так, то я в первый раз в жизни, к величайшему своему сожалению, не подчинюсь твоему приказу и тем самым выкажу тебе неуважение. Ибо с этой минуты, прямо говорю тебе, Анн, ничто не отвратит меня от пострижения.

— А разрешение, которое должно прийти из Рима?

— Я буду дожидаться его в монастыре.

— Ну, так ты действительно обезумел! — вскричал Жуаез. Он вскочил с кровати, и на лице его изобразилось величайшее изумление.

— Напротив, мой дорогой, мой глубоко чтимый брат, я мудрее всех, ибо лишь один я знаю, что делаю.

— Анри, ты обещал подождать месяц.

— Невозможно, брат.

— Ну, хоть неделю.

— Ни единого часа.

— Видно, ты ужасно страдаешь, бедный мой мальчик.

— Наоборот, я больше не страдаю и потому ясно вижу, что болезнь моя неизлечима.

— Но, друг мой, не из бронзы же эта женщина. Ее можно разжалобить, я сам займусь этим.

— Невозможного ты не сделаешь, Анн. К тому же, если бы она теперь и смягчилась, я сам откажусь от ее любви.

— Только этого не хватало!

— Это так, брат!

— Как! Если бы она согласилась стать твоей, ты бы ее не захотел? Но это же просто сумасшествие, черт побери!

— О, нет, нет! — вскричал Анри, и в голосе его слышался ужас. — Между мною и этой женщиной не может быть ничего.

— Что все это значит? — спросил изумленный Жуаез. — И что же это за женщина? Скажи мне наконец, Анри. Ведь у нас никогда не было друг от друга секретов.

Анри уже опасался, что и так сказал слишком много и что, поддавшись чувству, которого не сумел сейчас скрыть, он приоткрыл некую дверь и через нее взгляд его брата сможет проникнуть в ужасную тайну, скрытую в его сердце. Поэтому он тут же впал в другую крайность и, как это бывает в подобных случаях, желая ослабить впечатление от вырвавшихся у него неосторожных слов, произнес еще более неосторожные.

— Брат, — сказал он, — не оказывай на меня давления, эта женщина не может быть моей, она теперь принадлежит Богу.

— Какой вздор, граф! Эта женщина — монашка? Она тебе солгала.

— Нет, брат, эта женщина мне не солгала, она — госпитальерка. Не будем же о ней говорить и отнесемся с уважением ко всем, кто вручает себя Господу.

Анн сумел овладеть собой и не показать Анри, как он обрадован этой новостью .

Он продолжал:

— Это для меня неожиданность, ничего подобного ты мне никогда не говорил.

— Да, неожиданность, ибо она лишь недавно постриглась. Но я твердо уверен, что ее решение так же непоколебимо, как мое. Поэтому не удерживай меня больше, брат, но поцелуй от всего своего любящего сердца. Дай мне поблагодарить тебя за твою доброту, за твое терпенье, за твою безграничную любовь к несчастному безумцу, и прощай!

Жуаез посмотрел брату в глаза. Он смотрел растроганно, рассчитывая на то, что этой своей растроганностью он изменит решение брата.

Но Анри остался непоколебим и ответил лишь своей неизменной грустной улыбкой.

Жуаез поцеловал брата и отпустил его.

— Ладно, — сказал он про себя, — не все еще кончено. Как ты ни торопишься, я тебя догоню.

Он пошел к королю, который завтракал в постели в присутствии Шико.

— Здравствуй, здравствуй! — сказал Генрих Жуаезу. — Очень рад тебя видеть, Анн. Я боялся, что ты проваляешься весь день, лентяй. Как здоровье моего брата?

— Увы, сир, этого я не знаю. Я пришел к вам поговорить о своем брате.

— Котором?

— Об Анри.

— Он все еще хочет стать монахом?

— Да, сир.

— Он намерен постричься?

— Да, сир.

— Он прав, сын мой.

— Как так, ваше величество?

— Да, это самый верный путь к Небу.

— О, — заметил королю Шико, — еще более верный тот, который избрал твой брат.

— Вы разрешите мне, ваше величество, задать один вопрос?

— Хоть двадцать, Жуаез, хоть двадцать. Я ужасно скучаю в Шато-Тьерри, и твои вопросы меня немного развлекут.

— Сир, вы знаете все монашеские ордена в королевстве?

— Как свой герб.

— Скажите мне, пожалуйста, что такое госпитальерки?

— Это очень небольшая община, весьма замкнутая, весьма строгих, даже суровых правил, состоящая из двадцати дам — канонисс святого Иосифа.

— Там дают обеты?

— Да, в виде исключения, по рекомендации королевы.

— Не будет ли нескромным спросить вас, где находится эта община, ваше величество?

— Конечно, нет. Она находится на улице Шеве-Сен-Ландри, в Сите, за монастырем Пресвятой Богоматери.

— В Париже?

— В Париже.

— Благодарю вас, сир.

— Но почему, черт побери, ты меня об этом расспрашиваешь? Разве твой брат переменил намерение и хочет стать не капуцином, а госпитальеркой?

— Нет, ваше величество, после того, что вы соизволили мне сказать, я не счел бы его таким безумцем. Но у меня есть подозрение, что одна из монахинь этой общины настроила его уйти от мира, и поэтому я хотел бы найти ее и поговорить.

— Разрази меня гром, — произнес король с крайне самодовольным видом, — лет семь назад я знал там очень красивую настоятельницу.

— Что ж, сир, может быть, она по-прежнему там?

— Не знаю. С того времени я сам, Жуаез, стал или почти что стал монахом.

— Прошу вас, ваше величество, — сказал Жуаез, — дайте мне на всякий случай письмо к этой настоятельнице и отпуск на два дня.

— Ты покидаешь меня? Оставляешь здесь одного?

— Неблагодарный! — вмешался Шико, пожимая плечами. — А я-то? Я ведь здесь.

— Письмо, сир, прошу вас, — сказал Жуаез.

— Но ведь тебе в Париже нечего делать, — сказал король, вручая Жуаезу письмо.

— Простите, ваше величество, я должен сопровождать брата и, во всяком случае, наблюдать за ним.

— Правильно! Ступай же, да поскорей возвращайся.

Жуаез не заставил короля повторять дважды. Он без лишнего шума велел подать лошадей и, убедившись, что Анри уже ушел, галопом помчался, куда ему было нужно.

Даже не переобувшись, молодой человек велел везти себя прямо на улицу Шеве-Сен-Ландри. Она примыкала к улицам Анфер и Мармузе.

Мрачный, внушительного вида дом, за стенами которого можно было разглядеть макушки высоких деревьев, редкие, забранные решетками окна, узкая дверь с окошечком, — таким выглядел снаружи монастырь госпитальерок.

Над входной дверью грубой рукой ремесленника были выбиты слова:

MATRONAE HOSPITES

И надпись, и самый камень уже порядком обветшали. Жуаез велел отвести своих лошадей на улицу Мармузе, опасаясь, чтобы их присутствие у ворот монастыря не наделало лишнего шума.