Александр Дюма - Дюма. Том 06. Сорок пять

— В такой час?

— Часы в Лувре только что пробили десять. Не так уж это, кажется, поздно.

— А что я там увижу?

— Ну, если я вам скажу, так уж вы наверно не пойдете.

— Это очень далеко, герцог.

— Галереями туда можно пройти в какие-нибудь пять минут.

— Д’Эпернон, д’Эпернон…

— Слушаю, ваше величество?

— Если то, что ты мне покажешь, будет не очень интересно, берегись!

— Ручаюсь вам, сир, что будет очень интересно.

— Что ж, пойдем, — решился король, сделав над собой усилие и поднимаясь с кресла.

Герцог взял плащ короля и подал ему шпагу, затем, вооружившись подсвечником с толстой восковой свечой, он прошел вперед и повел по галерее его смиреннейшее величество, тащившееся за ним, волоча ногу.

Хотя, как сказал д’Эпернон, было всего десять часов, в Лувре царила мертвая тишина. Снаружи неистовствовал ветер, и от этого даже шаги часовых и скрип подъемных мостов были едва слышны.

Действительно, меньше чем за пять минут король и его спутник дошли до апартаментов, выходивших на улицу Астрюс: она сохранила это название даже после того, как был воздвигнут Сен-Жермен-Л’Осеруа.

Из кошеля, висевшего у пояса, герцог достал ключ, спустился на несколько ступенек вниз, перешел через дворик и отпер дверь под аркой, скрытую за уже желтевшими кустами ежевики и высокой густой травой.

Шагов десять пришлось пройти по темной дорожке до внутреннего двора, в углу которого громоздилась каменная лестница.

Лестница эта выводила в просторную комнату или, вернее, в огромный коридор.

У д’Эпернона был ключ и от коридора.

Он тихонько открыл дверь и обратил внимание Генриха на необычную обстановку, с самого начала поражавшую глаз.

В коридоре стояло сорок пять кроватей — на каждой из них спал человек.

Король взглянул на кровати, на спящих и, обратившись к герцогу, спросил с тревожным любопытством:

— Кто это такие?

— Сегодня они спят, но завтра спать уже не будут, то есть будут, но по очереди.

— А почему?

— Чтобы спокойно спали вы, ваше величество.

— Это все твои друзья?

— Я их отобрал, как зерно на гумне. Это бесстрашные телохранители, которые будут сопутствовать вашему величеству неотступно, как тень. Все это дворяне, имеющие право находиться всюду, где находится ваше величество, и они не подпустят к вам никого ближе, чем на расстояние клинка шпаги.

— Это ты придумал, д’Эпернон?

— Ну да, Бог мой, я один, сир.

— Это вызовет всеобщий смех.

— Не смех — это вызовет страх.

— Значит, твои дворяне такие грозные?

— Эту стаю псов, сир, вы можете направить на любую дичь. Они будут знать только вас, иметь дело только с вашим величеством и только у вас просить света, тепла, жизни.

— Ноя же на этом разорюсь!

— Разве король может разориться?

— Я с трудом оплачиваю своих швейцарцев.

— Посмотрите хорошенько на этих пришельцев, сир, и скажите мне: придется ли, по вашему мнению, много на них тратиться?

Король окинул взглядом длинную спальню, достойную внимания даже монарха, привыкшего к самым причудливым архитектурным затеям.

Продолговатый зал был по всей длине разделен перегородкой, по одну сторону которой архитектор устроил сорок пять альковов, расположенных, словно келейки, один подле другого и открывавшихся в тот самый проход, где стояли король и д’Эпернон.

Каждый альков соединялся дверью с отдельной комнатой. Благодаря такому хитроумному устройству каждый дворянин, отправляясь на службу, выходил через альков, а семейными и личными делами мог заняться в примыкавшей к алькову комнате. В каждой комнате была дверь на галерею, проходившую вдоль всей наружной стены.

Король не сразу понял все эти тонкости.

— Почему ты показал мне их спящими? — спросил он.

— Я полагал, что так вашему величеству легче будет произвести смотр. На каждом из этих альковов имеется номер: под тем же номером числится и обитатель алькова. Таким образом, каждый, когда понадобится, может быть вызван и по имени, и просто по номеру.

— Придумано довольно хорошо, — сказал король, — в особенности если ключ ко всей этой арифметике будет только у нас. Но ведь несчастные задохнутся, если все время будут жить в этой конуре?

— Если вашему величеству угодно, мы сделаем обход и осмотрим помещение каждого из них.

— Черт побери! Ну и мебельный склад ты мне устроил, д’Эпернон! — заметил король, бросив взгляд на стулья, куда спящие сложили свою убогую одежонку. — Если я стану хранить здесь лохмотья этих парней, Париж здорово посмеется.

— Что верно, то верно, сир, — ответил герцог, — мои сорок пять гасконцев не слишком роскошно одеты. Однако, ваше величество, будь все они герцогами и пэрами…

— Да, понимаю, — с улыбкой сказал король, — они обошлись бы мне гораздо дороже.

— Вот именно.

— Сколько же они будут мне стоить? Если недорого, это меня, возможно, убедит. Ибо внешний вид у них не очень-то привлекательный.

— Ваше величество, я знаю, что они несколько отощали и загорели на нашем южном солнце. Но я был таким же худым и смуглым: они пополнеют и побелеют, как и я.

— Гм! — хмыкнул Генрих, искоса взглянув на д’Эпернона.

Наступило молчание, вскоре прерванное королем:

— Эти твои дворяне храпят, словно церковные певчие.

— По одному этому не следует о них судить, сир: видите ли, сегодня вечером их очень хорошо накормили.

— Послушай-ка, один что-то говорит во сне, — сказал король, с любопытством прислушиваясь.

— В самом деле?

— Да, что это он говорит? Послушай.

И правда, один гасконец, чьи руки и голова свисали с кровати, а рот был приоткрыт, что-то бормотал во сне.

Король на цыпочках подошел к нему.

— Если вы женщина, — говорил тот, — бегите! Бегите!

— Ого! — сказал Генрих. — Он дамский угодник.

— Что вы о нем скажете, ваше величество?

— У него довольно приятное лицо.

Д’Эпернон поднес к алькову свечу.

— К тому же руки у него белые, а борода тщательно расчесана.

— Это господин Эрнотон де Карменж, красивый малый, он далеко пойдет.

— Бедняга, у него был какой-нибудь роман, и пришлось оставить дома возлюбленную.

— Теперь он будет любить только своего короля. Мы вознаградим его за принесенную жертву.

— Ого, рядом с этим, как его?..

— Эрнотон де Карменж.

— Да, да, рядом с ним — престранная личность. Какая рубашка у этого номера тридцать первого! Можно подумать — власяница кающегося грешника.

— Это господин де Шалабр. Если он разорит ваше величество, то, ручаюсь, не без выгоды для себя.

— А вон тот, с таким мрачным лицом? Видно, он грезит не о любви.

— Какой номер, сир?

— Номер двенадцать.

— Острый клинок, железное сердце, отличная голова — господин де Сент-Малин, ваше величество.