Александр Дюма - Дюма. Том 06. Сорок пять

Но Генриху никогда не удавалось забыться надолго. И во сне, и бодрствуя, он непременно пребывал в возбужденном состоянии, подтачивавшем его жизненные силы. Вот и теперь ему почудилось в комнате какое-то движение, и он проснулся.

— Это ты, Жуаез? — спросил он.

Ответа не последовало.

Голубоватый свет лампы потускнел. Она отбрасывала на потолок резного дуба лишь белесоватый круг, отчего позолота резных выступов орнамента отливала зеленью.

— Один! Опять один! — прошептал король. — Ах, верно говорит пророк: великие мира должны всегда скорбеть. Но еще вернее было бы: они всегда скорбят.

После краткой паузы он пробормотал, словно читая молитву:

— Господи, дай мне силы переносить совершенное одиночество в этой жизни — такое же, какое ждет меня после смерти.

— Ну, ну, насчет одиночества после смерти — это как сказать, — ответил чей-то пронзительный резкий голос, металлическим звоном прозвучавший в нескольких шагах от кровати. — А черви-то, они не в счет?

Ошеломленный король приподнялся на ложе, с тревогой оглядывая все предметы, находившиеся в комнате.

— О, я узнаю этот голос, — прошептал он.

— Слава Богу! — ответил голос.

Холодный пот выступил на лбу короля:

— Можно подумать — это голос Шико.

— Горячо, Генрих, горячо, — ответил голос.

Генрих спустил с кровати одну ногу и заметил недалеко от камина, в том самом кресле, на которое час назад он указывал д’Эпернону, чью-то голову; тлевший в камине огонь отбрасывал на нее рыжеватый отблеск. Такие отблески на картинах Рембранта освещают на заднем плане лица, которые с первого взгляда не сразу и увидишь.

Отсвет озарял и руку сидевшего, которая опиралась на ручку кресла, и костлявое, острое колено, и ступню, почти без подъема, под прямым углом соединявшуюся с худой, жилистой, невероятно длинной голенью.

— Боже, спаси меня! — вскрикнул Генрих. — Да это тень Шико!

— Ах, бедняжка Генрике, — произнес голос, — ты, оказывается, все так же глуп!

— Что ты хочешь этим сказать?

— Тени не могут говорить, дурачина, раз у них нет тела и, следовательно, нет языка, — продолжало существо, сидевшее в кресле.

— Так, значит, ты действительно Шико? — вскричал король, обезумев от радости.

— На этот счет я пока ничего решать не буду. Потом мы посмотрим, что я такое, посмотрим.

— Как, значит, ты не умер, бедный мой Шико?

— Ну вот! Теперь ты пронзительно кричишь. Да нет же, я, напротив, умер, я сто раз мертв.

— Шико, единственный мой друг!

— У тебя передо мной единственное преимущество: ты всегда твердишь одно и то же. Ты не изменился, черт побери!

— А ты изменился, Шико? — грустно спросил король.

— Надеюсь.

— Шико, друг мой, — сказал король, спустив с кровати обе ноги, — скажи, почему ты меня покинул?

— Потому что умер.

— Но ведь только сейчас ты сам сказал, что жив.

— И повторяю то же самое.

— Как же это понимать?

— Понимать надо так, Генрих, что для одних я умер, а для других жив.

— А для меня?

— Для тебя я мертв.

— Почему же для меня ты мертв?

— По понятной причине. Послушай, что я тебе скажу.

— Слушаю.

— Ты не хозяин в своем доме.

— Как так?

— Ты ничего не можешь сделать для тех, кто тебе служит.

— Милостивый государь!

— Не сердись, а то я тоже рассержусь!

— Да, ты прав, — произнес король, трепеща при мысли, что тень Шико может исчезнуть. — Говори, друг мой, говори.

— Ну так вот: ты помнишь, мне надо было свести небольшие счеты с господином де Майеном?

— Отлично помню.

— Я их и свел: отдубасил как следует этого несравненного полководца. Он принялся разыскивать меня, чтобы повесить, а ты, на кого я рассчитывал как на защиту от этого героя, ты бросил меня на произвол судьбы! Вместо того чтобы прикончить его, ты с ним помирился. Что же мне оставалось делать? Через моего приятеля Горанфло я объявил о своей кончине и погребении. И с той самой поры господин де Майен, который так разыскивал меня, перестал это делать.

— Какое необыкновенное мужество нужно было для этого, Шико! Скажи, разве ты не думал, что я буду страдать при известии о твоей смерти?

— Да, я поступил мужественно, но ничего необыкновенного в этом не было. Самая спокойная жизнь наступила для меня с тех пор, как все посчитали, что меня нет в живых.

— Шико! Шико! Друг мой! — вскричал король. — Ты говоришь ужасные вещи, я просто теряю голову.

— Эко дело! Ты только сейчас это заметил?

— Я не знаю, чему верить.

— Бог ты мой, надо же все-таки на чем-нибудь остановиться!

— Ну так знай: я думаю, что ты умер и явился с того света.

— Значит, я тебе наврал? Ты не очень-то вежлив.

— Во всяком случае, кое-что ты от меня скрываешь. Но я уверен, что, подобно призракам, о которых повествуют древние, ты сейчас откроешь мне ужасные вещи.

— Да, вот этого я отрицать не стану. Приготовься же, бедняга король.

— Да, да, — продолжал Генрих, — признайся, что ты тень, посланная ко мне Господом Богом.

— Я готов признать все, что ты пожелаешь.

— Если нет, то как же ты прошел по всем этим коридорам, где столько охраны? Как очутился ты в моей комнате? Значит, в Лувр может проникнуть кто попало? Значит, так охраняют короля?

И Генрих, весь во власти охватившего его страха перед воображаемой опасностью, снова бросился на кровать, уже готовый зарыться под одеяло.

— Ну-ну-ну! — сказал Шико тоном, в котором чувствовалась и некоторая жалость, и большая привязанность. — Не горячись: стоит тебе до меня дотронуться, и ты сразу все поймешь.

— Значит, Тыне вестник гнева Божьего?

— Черт бы тебя побрал! Разве у меня рога, словно у сатаны, или огненный меч в руках, как у архангела Михаила?

— Так как же ты все-таки вошел?

— Ты опять об этом!

— Конечно.

— Пойми же наконец, что я сохранил ключ, тот ключ, который ты мне сам дал и который я повесил на шею, чтобы позлить твоих камергеров — они же имеют право носить ключи только на заду. Так вот, при помощи ключа открывают двери и входят, я и вошел!

— Через потайную дверь?

— Ясное дело!

— Но почему ты явился именно сегодня, а не вчера, например?

— А правда, в том-то и вопрос. Что ж, сейчас ты узнаешь.

Генрих опустил одеяло и наивно и жалобно, словно ребенок, попросил:

— Не говори мне ничего неприятного, Шико, прошу тебя. О, если бы ты знал, как я рад, что слышу твой голос!

— Я скажу тебе правду, вот и все. Тем хуже, если правда окажется неприятной.

— Не всерьез же ты, в самом деле, опасаешься господина де Майена, — сказал король.

— Наоборот, это очень серьезно. Пойми же: получив от слуг господина де Майена пятьдесят палочных ударов, я ответил тем же и всыпал ему сотню ударов ножнами шпаги. Если предположить, что два удара ножнами равняются одному палочному — мы квиты. Если же допустить, что один удар ножнами равняется одному палочному, господин де Майен, возможно, считает, что он должен мне еще пятьдесят ударов — палочных или ножнами. Я же ничего так не опасаюсь, как подобных должников. И как бы я сейчас ни был тебе необходим, я не явился бы сюда, если бы не знал, что господин де Майен находится в Суассоне.