Александр Дюма - Дюма. Том 06. Сорок пять

Но, будучи мечтателем, Шико почти всегда выбирал дорогу, шедшую вдоль реки. В то время Сена еще не была зажата между каменными стенами, волны, как говорит поэт, лобзали ее широкие берега, и жители города не раз могли видеть на этих берегах вырисовывавшийся в лунном сиянии длинный силуэт Шико.

Устроившись на новом месте и переменив имя, Шико позаботился также об изменении своей внешности. Звался он, как мы уже знаем, Робер Брике и при ходьбе немного наклонялся вперед. Вдобавок прошло лет пять-шесть, для него довольно тревожных, и от этого он почти облысел, так что его прежняя курчавая черная шевелюра отступила, словно море во время отлива, от лба к затылку.

Ко всему, как мы уже говорили, он изощрился в свойственном древним мимам искусстве изменять умелыми подергиваниями лицевых мускулов и выражение, и черты лица.

Благодаря столь усердным стараниям Шико даже при ярком свете становился, если ему не лень было потрудиться, настоящим Робером Брике, то есть человеком, у которого рот раздвигался до ушей, нос доходил до подбородка, а глаза ужасающим образом косили. Всего этого он достигал без неестественного гримасничания, а любители перемен в подобной игре мускулами находили даже известную прелесть, ибо лицо его, длинное, заостренное, с тонкими чертами, превращалось в широкое, расплывшееся, тупое и невыразительное. Лишь свои длинные руки и длиннющие ноги Шико не был в состоянии укоротить. Но, будучи весьма изобретательным, он, как мы уже упоминали, сгорбил спину, отчего руки его стали почти такой же длины, как ноги.

Кроме упражнений лицевых мускулов, он прибег еще к одной предосторожности — ни с кем не завязывал близкого знакомства. И правда — как Шико ни владел своим телом, он все же не в состоянии был вечно сохранять одно и то же положение. Но в таком случае как можешь ты представляться горбуном в полдень, когда в десять утра был прям, и как объяснить свое поведение приятелю, когда он, прогуливаясь с тобой, видит вдруг, как у тебя меняется весь облик, потому что ты случайно увидел подозрительного тебе человека?

Вот Роберу Брике и приходилось жить отшельником. Впрочем, такая жизнь была ему по вкусу. Единственным его развлечением были посещения Горанфло, когда они допивали вдвоем знаменитое вино 1550 года, которое достойный приор позаботился вывезти из бонских погребов.

Однако переменам подвержены не только личности выдающиеся, но и существа вполне заурядные: изменился также и Горанфло, хотя и не физически.

Он увидел, что человек, раньше управлявший судьбами, находится теперь в его власти и зависит от того, насколько ему, Горанфло, заблагорассудится держать язык за зубами.

Шико, приходивший обедать в аббатство, показался ему впавшим в рабское состояние, и с этого момента Горанфло стал чрезмерно высокого мнения о себе и недостаточно высокого — о Шико.

Шико не оскорбился этой переменой в своем приятеле. Король Генрих приучил его ко всему, и Шико приобрел философский взгляд на вещи. Он стал внимательнее следить за своим собственным поведением — вот и все. Вместо того чтобы появляться в аббатстве через день, он стал приходить сперва раз в неделю, потом раз в две недели и, наконец, раз в месяц.

Горанфло теперь до такой степени мнил о себе, что даже этого не заметил.

Шико был слишком мудрым, чтобы принимать перемену в отношении приятеля близко к сердцу. Про себя он смеялся над неблагодарностью Горанфло и по своему обыкновению почесывал нос и подбородок.

“Вода и время, — сказал он себе, — два могущественных растворителя: одна точит камень, другое подтачивает самолюбие. Подождем”.

И он стал ждать.

Пока длилось это ожидание, произошли рассказанные нами события: в некоторых из них он, как ему показалось, усмотрел новые черты, являющиеся предвестием великих политических катастроф.

Королю, которого, даже став покойником, он продолжал любить, грозили, по его мнению, в будущем опасности, подобные тем, от которых он его в свое время защищал. И он решил предстать перед королем в виде призрака и предсказать грядущие беды с единственной целью — предостеречь от них.

Мы уже знаем, что в разговоре об отъезде Жуаеза обнаружился намек на приезд г-на Майена и что Шико со своей лисьей пронырливостью вылущил этот намек из его оболочки. Все это привело к тому, что из призрака Шико превратился в живого человека и роль пророка сменил на роль посланца.

Теперь же, когда все, что в нашем повествовании могло показаться неясным, разъяснилось, мы, если читатель не возражает, присоединимся к Шико, выходящему из Лувра, и последуем за ним до его домика у перекрестка Бюсси.

Шико не пришлось долго идти от Лувра к себе. Он спустился на берег и на лодочке, в которой он был и рулевым, и гребцом, стал перебираться через Сену: эта лодочка и привезла его с Нельского берега к Лувру, где он пришвартовал ее у пустынной набережной.

“Странное дело, — думал он, работая веслами и глядя на окна дворца, из которых лишь в одном — окне королевской спальни — еще горел свет, несмотря на позднее время, — странное дело: сколько прошло лет, а Генрих все тот же; другие либо возвысились, либо принизились, либо умерли, у него же на лице и на сердце появилось несколько новых морщин — больше ничего… Все тот же ум — неустойчивый, благородный, склонный к поэтическим причудам, все та же себялюбивая душа, всегда требующая больше, чем ей могут дать: от равнодушия — дружбу, от дружбы — любовь, от любви — самопожертвование. И при всем этом — бедный, несчастный король, самый печальный человек во всем королевстве. Поистине, кажется, один лишь я глубоко изучил это странное смешение развращенности и раскаяния, безбожия и суеверия, как один лишь я хорошо знаю Лувр с его коридорами, где столько королевских любимцев проходило на своем пути к могиле, изгнанию или забвению, как один лишь я без всякой опасности для себя верчу в руках эту корону, играю с нею, — а ведь стольким людям мысль о ней обжигает душу еще до того, как успела обжечь им пальцы”.

У Шико вырвался вздох, скорее философский, чем грустный, и он сильнее налег на весла.

“Между прочим, — снова подумал он, — король даже не упомянул о деньгах на дорогу: такое доверие делает мне честь, ибо доказывает, что он по-прежнему считает меня другом”.

И Шико по своему обыкновению тихонько засмеялся. Он в последний раз взмахнул веслами, и лодка врезалась в песчаный берег.

Шико привязал нос лодки к свае, затянув узел одному ему известным способом, что в те невинные (по сравнению с нашими) времена достаточно обеспечивало сохранность лодки, и направился к своему жилью, расположенному, как известно, на расстоянии двух мушкетных выстрелов от реки.