Александр Дюма - Дюма. Том 06. Сорок пять

— Робер Брике? — вскричал Пулен, тотчас же выполняя то, что ему было велено.

— Отлично, присаживайтесь, вот так… Что ж, вы, оказывается, проделывали измереньица на Венсенской дороге?

— Я?

— Без всякого сомнения. А что удивительного, если чиновнику парижского суда приходится иногда выступать в качестве дорожного смотрителя?

— Верно, — сказал, несколько успокаиваясь, Пулен, — как видите, я проводил измерения.

— Тем более, — продолжал Шико, — что вы работали на глазах у именитейших особ.

— Именитейших особ? Не понимаю вас.

— Как? Вы не знаете…

— Не понимаю, что вы такое говорите.

— …вы не знаете, кто эта дама и господин, которые стояли там, на балконе, и только что возобновили прерванный путь в Париж?

— Клянусь вам…

— Какое же счастье для меня сообщить вам такую замечательную новость! Представьте себе, господин Пулен, что вами, как дорожным смотрителем, любовались госпожа герцогиня де Монпансье и господин граф де Мейнвиль. Пожалуйста, не шевелитесь.

— Сударь, — сказал Никола Пулен, пытаясь сопротивляться, — ваши слова, ваше обращение…

— Если вы будете шевелиться, дорогой господин Пулен, — продолжал Шико, — вы заставите меня прибегнуть к крайним мерам. Сидите же спокойно.

Пулен только вздохнул.

— Ну вот, хорошо, — продолжал Шико. — Так я вам говорил, что, поскольку вы работали на глазах у этих особ, а они вас — как вы сами уверяете — не заметили, я полагаю, что для вас было бы очень выгодно, чтобы вас заметила другая весьма именитая особа — например король.

— Король?

— Да, господин Пулен, его величество. Уверяю вас, он весьма склонен ценить всякую работу и вознаградить всякий труд.

— Ах, господин Брике, сжальтесь.

— Повторяю, дорогой господин Пулен, что, если вы двинетесь, вас ожидает смерть. Сидите же спокойно, чтобы не случилось беды.

— Но чего вы от меня хотите, во имя Неба?

— Хочу вашего блага, и ничего больше. Ведь я же сказал, что я вам друг.

— Сударь! — вскричал Никола Пулен в полном отчаянии. — Не знаю, право, что я сделал дурного его величеству, вам, кому бы то ни было вообще!

— Дорогой господин Пулен, объяснения вы дадите кому положено, это не мое дело. У меня, видите ли, есть свои соображения: по-моему, король не одобрил бы, что его судейский чиновник, действуя в качестве дорожного смотрителя, повинуется знакам и приказаниям господина де Мейнвиля. Кто знает, может быть, королю не понравится также, что его судейский чиновник в своем ежедневном донесении не отметил, что госпожа де Монпансье и господин де Мейнвиль прибыли вчера в его славный город Париж? Знаете, господин Пулен, одного этого достаточно, чтобы поссорить вас с его величеством.

— Господин Брике, я же только забыл отметить их прибытие, это не преступление, и, конечно, его величество не может не понять…

— Дорогой господин Пулен, мне кажется, что вы сами себя обманываете. Я гораздо яснее вижу исход этого дела.

— Что же вы видите?

— Самую настоящую виселицу.

— Господин Брике!

— Дайте же досказать, черт побери! На виселице — новая прочная веревка, по четырем углам эшафота — четыре солдата, кругом — немало парижан, а на конце веревки — один хорошо знакомый мне судейский чиновник.

Никола Пулен дрожал теперь так сильно, что дрожь его передавалась молодым буковым деревцам.

— Сударь! — взмолился он, сложив руки.

— Но я вам друг, дорогой господин Пулен, — продолжал Шико, — ив качестве друга готов дать вам совет.

— Совет?

— Да, и слава Богу, такой, которому легко последовать! Вы незамедлительно, — понимаете? — незамедлительно отправитесь…

— Отправлюсь… — прервал перепуганный Никола, — отправлюсь куда?

— Минуточку, дайте подумать, — сказал Шико, — отправитесь к господину д’Эпернону.

— К господину д’Эпернону, другу короля?

— Совершенно верно. Вы побеседуете с ним с глазу на глаз.

— С господином д’Эперноном?

— Да, и вы расскажете ему все про обмеры дороги.

— Да это безумие, сударь!

— Напротив — мудрость, высшая мудрость.

— Не понимаю.

— Однако же все предельно ясно. Если я просто-напросто донесу на вас как на человека, занимавшегося промерами дороги и скупавшего доспехи, вас вздернут; если, наоборот, вы сами все добровольно раскроете, вас осыплют наградами и почестями… Похоже, что я вас не убедил!.. Отлично, мне придется возвратиться в Лувр, но, ей-Богу, я готов это сделать. Для вас я сделаю все, что угодно.

И Никола Пулен услышал, как зашуршали ветки, которые, поднимаясь с места, стал раздвигать Шико.

— Нет, нет, — сказал он. — Оставайтесь, пойду я.

— Вот и отлично. Вы сами понимаете, дорогой господин Пулен, никаких уверток, ибо завтра я отправлю записочку самому королю, с которым я имею честь находиться в самых приятельских отношениях. Так что хотя вас повесят лишь послезавтра, но, во всяком случае, повыше и на веревке покороче.

— Я иду, сударь, — произнес совершенно уничтоженный Пулен, — но вы странным образом злоупотребляете…

— Я?

— Конечно!

— Ах, дорогой господин Пулен, служите за меня молебны. Пять минут назад вы были государственным преступником, а я превращаю вас в спасителя отечества. Но бегите же скорей, дорогой господин Пулен, ибо я очень спешу уйти отсюда, а смогу это сделать лишь после вашего ухода. Особняк д’Эпернона, не забудьте.

Никола Пулен поднялся и с выражением полнейшего отчаяния стремительно понесся по направлению к Сент-Антуанским воротам.

“Давно пора, — подумал Шико, — из монастыря ко мне уже кто-то идет. Но это не Жак. Эге! Кто этот верзила, сложенный как зодчий Александра Великого, который хотел обтесать Афонскую гору? Черти полосатые! Для такой шавки, как я, этот пес совсем не подходящая компания”.

Увидев этого вестника из аббатства, Шико поспешил к Фобенскому кресту, где они должны были встретиться. При этом ему пришлось отправиться кружным путем, а верзила монах шел быстрыми шагами напрямик, что укорачивало ему дорогу и дало возможность первым добраться до креста.

Впрочем, Шико терял время отчасти потому, что, шагая, рассматривал монаха, чье лицо не внушало ему никакого доверия.

И правда, этот инок был настоящий филистимлянин.

Он так торопился встретиться с Шико, что его ряса не была даже как следует застегнута, и через прореху ее виднелись мускулистые ноги в коротких, вполне мирского вида штанах. К тому же глубоко запавшие углы рта придавали его лицу выражение отнюдь не богомольное, когда же ухмылка переходила в смех, во рту обнажались три зуба, похожие на колья палисада за валами толстых губ. Руки, длинные, как у Шико, но толще, плечи такие, что на них действительно можно было взвалить ворота Газы, большой кухонный нож за веревочным поясом да мешковина, закрывавшая грудь, словно щит, — таков был набор оборонительного и наступательного оружия у этого монастырского Голиафа.