Александр Дюма - Дюма. Том 06. Сорок пять

“Решительно, он здорово безобразен, — подумал Шико, — и если при такой наружности он не несет мне приятных известий, то, на мой взгляд, подобная личность не имеет никакого права на существование”.

Когда Шико приблизился, монах, не спускавший с него глаз, приветствовал его почти по-военному.

— Чего вы хотите, друг мой? — спросил Шико.

— Вы господин Робер Брике?

— Собственной персоной.

— В таком случае у меня для вас письмо от преподобного настоятеля.

— Давайте.

Шико взял письмо. Оно гласило:

“Дорогой друг мой, после того как мы расстались, я хорошенько поразмыслил. Поистине, я не решаюсь предать пожирающей пасти волков, которыми кишит грешный мир, овечку, доверенную мне Господом. Как Вы понимаете, я говорю о нашем маленьком Жаке, который только что был принят королем и отлично выполнил Ваше поручение.

Вместо Жака, который еще в слишком нежном возрасте и вдобавок нужен здесь, я посылаю Вам доброго и достойного брата из нашей обители. Нравом он кроток и духом невинен: я уверен, что Вы охотно примете его в качестве спутника…”

“Да, как бы не так, — подумал Шико, искоса бросив взгляд на монаха, — рассчитывай на это”.

“К письму этому я прилагаю свое благословение, сожалея, что не смог дать Вам его при личной встрече.

Прощайте, дорогой друг”.

— Какой прекрасный почерк! — сказал Шико, дочитав письмо. — Пари держу, что письмо написано казначеем: какая прекрасная рука!

— Письмо действительно написал брат Борроме, — ответил Голиаф.

— В таком случае, друг мой, — продолжал Шико, любезно улыбнувшись высокому монаху, — вы можете возвратиться в аббатство!

— Я?

— Да, вы передадите его преподобию, что мои планы изменились и я предпочитаю путешествовать один.

— Как, вы не возьмете меня с собою, сударь?! — спросил монах тоном, в котором к изумлению примешивалась угроза.

— Нет, друг мой, нет.

— А почему, скажите, пожалуйста?

— Потому что я должен быть бережлив. Время теперь трудное, а вы, видимо, непомерно много едите.

Великан обнажил клыки:

— Жак ест не меньше меня.

— Да, но Жак — настоящий монах.

— А я-то что же такое?

— Вы, друг мой, ландскнехт или жандарм, что, говоря между нами, может вызвать негодование у Богоматери, к которой я послан.

— Что вы мелете насчет ландскнехтов и жандармов? — сказал монах. — Я инок из обители святого Иакова — что вы, не видите этого по моему облачению?

— Человек в рясе не всегда монах, друг мой, — ответил Шико. — Но человек с ножом за поясом — всегда воин. Передайте это, пожалуйста, брату Борроме.

Шико отвесил гиганту прощальный поклон, и тот направился обратно в монастырь, ворча, как прогнанный пес.

Что касается нашего путешественника, он подождал, пока тот, кто должен был стать его спутником, скрылся из виду. Когда же он исчез за воротами монастыря, Шико спрятался за живой изгородью, снял куртку и под холщовую рубаху поддел уже знакомую нам тонкую кольчугу.

Переодевшись, он напрямик через поле направился к Шарантонской дороге.

Вечером того дня, когда Шико отправился в Наварру, в большом зале дворца Гизов, куда в прежних наших повествованиях мы не раз вводили читателей, мы снова повстречаемся с быстроглазым юношей, что попал в Париж на лошади Карменжа, и, как мы уже знаем, оказался не кем иным, как прекрасной дамой, явившейся на исповедь к дону Модесту Горанфло.

На этот раз она отнюдь не пыталась скрыть, кто она такая, или переодеться в мужское платье.

Госпожа де Монпансье, в изящном наряде с высоким кружевным воротником, с целым созвездием драгоценных камней в прическе по моде того времени, нетерпеливо ожидала, стоя в нише окна, какого-то запаздывающего посетителя.

Сгущались сумерки, и герцогиня уже с большим трудом различала ворота парадного подъезда, с которых не спускала глаз.

Наконец послышался топот копыт, и через несколько минут привратник, таинственно понизив голос, доложил герцогине о прибытии герцога Майенского.

Госпожа де Монпансье вскочила с места и устремилась навстречу брату так поспешно, что забыла даже ступать на носок правой ноги, как обычно делала, когда не хотела хромать.

— Как, брат, — удивилась она, — вы один?

— Да, сестра, — ответил герцог, целуя герцогине руку и усаживаясь.

— Но Генрих, где же Генрих? Разве вы не знаете, что здесь его все ждут?

— Генриху, сестра, в Париже пока нечего делать, но зато у него немало дел в городах Фландрии и Пикардии. Работать нам приходится медленно и скрытно: работы там много, зачем же бросать ее и ехать в Париж, где все уже устроено?

— Да, но где все расстроится, если вы не поторопитесь.

— Ну, вот еще!

— Можете говорить “вот еще!” сколько вам угодно. Но все эти ваши доводы не убеждают парижских буржуа: они хотят видеть своего Генриха Гиза, жаждут его, бредят им.

— Когда придет время, они его увидят. Разве Мейнвиль им этого не растолковал?

— Растолковал. Но вы ведь знаете, что его голос совсем не то, что ваш.

— Давайте, сестра, перейдем к самому неотложному. Как Сальсед?

— Казнен.

— Не проговорился?

— Не вымолвил ни слова.

— Хорошо. Как с вооружением?

— Все готово.

— Париж?

— Разделен на шестнадцать кварталов.

— Ив каждом квартале — назначенный вами начальник?

— Да.

— Ну, так будем спокойно ждать, хвала Господу. Это я и скажу нашим славным буржуа.

— Они не станут слушать.

— Вот еще!

— Говорю вам — в них точно бес вселился.

— Милая сестра, вы так нетерпеливы сами, что и другим склонны приписывать излишнюю торопливость.

— Вы меня за это упрекаете?

— Боже сохрани! Но надо выполнять то, что считает нужным брат Генрих. Ну, а он не хочет никаких поспешных действий.

— Что ж тогда делать? — нетерпеливо спросила герцогиня.

— А что вынуждает нас торопиться?

— Да все, если хотите.

— С чего же, по-вашему, начать?

— Надо захватить короля.

— Это у вас навязчивая идея. Не скажу, чтобы она была плоха, если бы ее можно было осуществить. Но задумать и выполнить — далеко не одно и то же. Припомните-ка, сколько раз наши попытки уже проваливались.

— Времена изменились. Теперь короля некому защищать.

— Да, кроме швейцарцев, шотландцев и французских гвардейцев.

— Послушайте, брат, я сама покажу вам, как он едет по большой дороге в сопровождении всего двух слуг.

— Мне сто раз это говорили, но я ни разу этого не видел.

— Так увидите, если побудете в Париже хотя бы три дня.

— Какой-нибудь новый замысел?

— Скорее новый план.

— Ну так сообщите мне, в чем он состоит.

— О, это чисто женская мысль, и вы над ней только посмеетесь.

— Боже меня упаси уязвить ваше самолюбие. Рассказывайте.