Муа Мартинсон - Мать выходит замуж

— Как только пойдет дождь, твоя мать сможет прийти сюда постирать, — говорила лавочница. Но дождь все не шел, а я, разумеется, не становилась чище. От меня, вероятно, тоже скверно пахло, но от Вальдемара пахло просто ужасно, и я не стала продолжать разговор. Между нами встали грязь и зловоние. Мне не хотелось, чтобы он увидел мои ноги, но сидеть близко от него я тоже не могла. Съежившись в комочек, я примостилась на самом краю доски.

Он казался мне большой усталой горой. В сумерках он напоминал огромный темный камень. Он опустил голову на грудь и, должно быть, уснул. Я тоже очень устала, потому что торчала в теплой пекарне до тех пор, пока пекарь не отправил меня домой, собираясь лечь спать.

Молнии то и дело рассекали небо. Кругом ни души.

Вальдемар ошибся — матери не было дома. Она нашла работу на новостройке, убирала там и могла задержаться до ночи.

Вслед за Вальдемаром задремала и я, и мы услышали, что подошла мать, только когда она пожелала нам доброго вечера. В руках она держала большой пакет.

— Ты ведь не видел, как я живу, пойдем к нам, я согрею чайник.

Не так-то легко было взобраться громадному Вальдемару по узкой лестнице. Мать оставила дверь открытой. Она разожгла камин, и когда в комнате стало тепло, от Вальдемара пошел такой дух, что мать побледнела. Я тоже испугалась, но не из-за запаха: я боялась, как бы она не оскандалилась.

Она спустилась на минутку вниз подышать чистым воздухом, а меня попросила присмотреть за чайником. Ну вот, очень хорошо, что она ушла; я следила за чайником и накрывала на стол. В пакете оказался пшеничный хлеб и другие вещи, которые мать вынимала так, что Вальдемар их видел. Немного студня, несколько соленых огурцов, рассыпчатый сыр, два передника и платье, которое ей, верно, дала для меня какая-нибудь фру. Оно показалось мне очень нарядным, завтра можно будет приодеться.

— Кажется, ты не плохо обходишься и без мужа, Гедвиг, — сказал Вальдемар и обмакнул в кофе большой кусок пшеничного хлеба.

Мать промолчала.

— Вот уж не думал, когда мы работали вместе у Хольста, что ты придешь ко мне снимать комнату, — продолжал он.

Мать помрачнела.

Они поговорили немного о том о сем, и я стала уже совсем засыпать, как вдруг услышала:

— Есть у тебя банка? Давай налью патоки. У нас ведь ее много, да я еще могу принести.

Мать подала банку, и он налил в нее вязкую, серовато-черную жидкость. Наконец-то! Теперь уж я не спутаю с патокой еловую смолу! С этим я и заснула в своем углу на не убранной с самого утра постели.

Меня разбудил страшный шум. В узких дверях стояла хозяйка и так орала, что вместо одной нижней губы у нее появилось как бы целых три. Вальдемар по-прежнему молча сидел на стуле, мать тоже молчала. Из-за спины хозяйки выглядывало любопытное лицо дочери.

— Тут тебе не фабрика, отсюда ты живо вылетишь! — кричала хозяйка. — Завтра же проваливай! Нечего отбивать чужих мужей! Меня не проведешь! Тебе что, все еще мало? Вон тебя как разнесло, еле ноги передвигаешь. А ты ступай вниз, Вальдемар, и вот что я скажу: у тебя ни гроша не было за душой, но я вышла за тебя. А теперь стоило мне уйти из дому, как ты воспользовался случаем. Я все понимаю!

Вальдемар и мать молчали. Девочка начала реветь, хозяйка тоже разревелась и обозвала мать проституткой.

Тогда мать вскочила. Я видела, как она рассвирепела. Она что-то лихорадочно искала, потом схватила нож, которым резали хлеб. Тут я тоже закричала.

— Гедвиг, перестань, уж ты-то должна ее хорошо знать, — сказал Вальдемар, отнимая у матери нож. Тем временем хозяйка бросилась к столу и вдребезги разбила банку с патокой, чашка тоже полетела на пол.

— Выведи вшей у девчонки и следи за своим мужем! — крикнула она.

Тогда Вальдемар схватил жену сзади за шею и так рванул кожу на затылке, что лицо ее перекосилось. Рот растянулся до уха, глаз превратился в узкую щель, а веснушки на одной половине лица удлинились и стали продолговатыми.

— Заткни глотку, проклятая ведьма, а не то я спущу тебя с лестницы! — закричал он. — Я проработал восемнадцать часов, а ты бегаешь по своим кумушкам, да еще берешь с собой ключ. Выходит, я должен сидеть, как дурак, и ждать, пока ты соизволишь вернуться? А потом еще ругаешь людей, которые тебе ничего худого не сделали! Гедвиг тоже только что пришла домой. Две недели я оставался сверхурочно, чтобы немножко подработать! А ты? Что ты делаешь? Залезаешь в долги, за которые меня наверняка упрячут в тюрьму!

Он продолжал держать ее за шею, а девочка, перестав кричать, в ужасе глядела на перекошенное лицо матери.

— Отпусти ее, — сказала мать, — отпусти и уходите отсюда. В любую минуту может явиться Альберт, он сказал, что собирается сегодня прийти.

Стало тихо. Мужчина выпустил свою жертву, и они стали спускаться вниз по лестнице.

Я уже совсем проснулась. Патока растекалась по полу, и скоро придет он. Все сразу померкло. Так вот, значит, почему мать накупила столько вкусных вещей! Я захныкала.

Мать ничего не сказала, села на диван и уставилась отсутствующим взглядом на патоку и разбитую банку. Что-то застучало по просмоленной картонной крыше — пошел дождь.

— Не плачь, Миа, мы постараемся уехать отсюда, — сказала она наконец и, подойдя ко мне, погладила по голове. Я не ответила.

Мать соскоблила с досок сироп, который еще мог пригодиться, и вымыла пол: шел дождь, поэтому можно было позволить себе такую роскошь. Потом она постелила диван на двоих, прибрала в комнате и стала ждать. Я изо всех сил старалась не заснуть, злилась на мать за то, что она сидит и ждет, но усталость после всех волнений взяла свое, и я заснула, хотя внизу продолжали ссориться и время от времени доносился громкий угрожающий голос Вальдемара.

После полуночи пришел отчим. Он не был у нас с тех пор, как привез мебель.

Залезая по узкой лестнице, он так сильно грохотал и ругался, что я проснулась и увидела, как побледнела мать. У Вальдемаров еще не спали: наоборот, ссора была в разгаре, и до нас доносилось каждое слово.

Швырнув в угол промокшую сумку, отчим плюхнулся на стул; с него ручьями стекала вода.

— Проклятый чердак!

Мать шикнула на него. Внизу Вальдемар кричал что-то о старых грехах, о «твоем» и «моем», о хуторах и бедных батраках, о рыжих волосах и заячьей губе.

Отчим качался на стуле — он был совершенно пьян. Потом, порывшись в карманах, вытащил большой кулек и бросил его мне. В кульке были красивые карамели.

— Возьми с-сумку и выт-т-тащи пак-кет, — пробормотал он, заикаясь, потом достал из кармана губную гармошку и принялся наигрывать вальс.

— Ты что, с ума сошел? Ведь уже поздно! — Мать разворачивает пакет, и я вижу, как дрожат ее руки.

— Поздно? Они все равно лаются, как собаки. Что, великан Вальдемар не поладил со своей бабой? Из-за чего они ссорятся?