Александр Дюма - Собрание сочинений в 50 т. Том 50 (2001). Рассказы

Тем временем на воду спустили не только большую шлюпку, но и лодку, укрепленную на палубе, для того чтобы она не мешала зачерпывать воду за бортом.

Вокруг — а матросы «Ньив-Хорна» время от времени с молчаливой тревогой оглядывались по сторонам — ничего не было видно, кроме гладкого и пустынного моря.

Никакой суши, никакого судна; нет надежды на пристанище, неоткуда ждать помощи.

И тогда инстинкт самосохранения возобладал над долгом, и матросы стали по одному выбираться за борт, соскальзывая с русленей в воду; оказавшись там, они подплывали к шлюпке или лодке, забирались туда и молча прятались под банками и парусами, выжидая минуты, когда можно будет отплыть, а для этого их не должно было быть ни слишком мало, ни слишком много.

Они были готовы безжалостно бросить на произвол судьбы своего капитана и своих товарищей.

В эту минуту судовой приказчик Рол случайно оказался на корабельном балконе и увидел всех этих людей — соскальзывавших в воду, подплывавших к лодке и шлюпке и уже успевших набиться в них.

— Что вы делаете? — крикнул он им. — Что вы замыслили?

— Черт возьми! — отвечали они. — Все очень просто: мы спасаемся, а что может быть естественней, чем бежать от опасности?

Затем два десятка голосов прокричали:

— Идите к нам, Рол, идите к нам!

Судовой приказчик решил, что у него осталось, возможно, лишь одно средство уговорить этих людей подождать капитана.

Он в свою очередь спустился за борт и добрался до шлюпки.

Но, не дав ему времени говорить и не желая слушать то, что он скажет, беглецы, едва увидев его на борту шлюпки, перерубили трос, еще связывавший их с судном, и через какие-то секунды уже были в нескольких кабельтовых от корабля.

В лодке поступили так же.

Тогда на борту судна раздались крики: «Капитан! Капитан!»

Бонтеку высунул голову из люка.

Он увидел, что оставшиеся на палубе матросы, бледные и безмолвные, показывают ему рукой на что-то, но, находясь на нижней палубе, он не мог ничего разглядеть.

Сквозь бледные губы, сквозь сжатые зубы растерявшихся матросов пробивались крики:

— Шлюпка! Лодка! Они бегут!

Бонтеку выскочил на палубу и с первого взгляда понял все: и опасность, от которой бежали его люди, и опасность, которая грозит ему лично.

— Если они бросили нас в такую минуту, — сказал он, качая головой, — значит, они не вернутся.

— Но что же тогда делать, капитан?

И, словно Бонтеку был неким божеством, все эти люди с нетерпением ожидали его ответа.

Возможно, капитан был более мужественным человеком, чем они, но, в конце концов, он был всего лишь человеком.

Он посмотрел вокруг долгим взглядом, одним из тех взглядов, что раздвигают горизонты.

Но нигде ничего не увидел — ни берега, ни паруса, ничего, кроме этих двух лодок, неизвестно куда плывущих, и обезумевших гребцов, изо всех сил навалившихся на весла.

Затем Бонтеку, внезапно приняв решение, крикнул:

— Живо поднять и распустить паруса!

Матросы сначала исполнили приказ капитана, а потом поитересовались, для чего это делается.

— Как для чего? — сказал Бонтеку. — Мы попытаемся догнать их, и, если они, когда мы их догоним, откажутся принять нас к себе, мы обрушим судно на этих мерзавцев, чтобы научить их исполнять свой долг.

В самом деле, благодаря маневрам корабля и неведению беглецов о том, что такой приказ будет отдан и исполнен, судно приблизилось к ним на три корпуса; однако беглецам, маневрирующим с помощью весел и парусов, удалось подняться на ветер и, несмотря ни на что, уйти.

Так что последняя надежда капитана оказалась обманутой.

Он вздохнул, затем, тряхнув головой, словно желая отогнать собственные тревоги, сказал:

— Вы видите, друзья мои, что нам больше не на что надеяться, кроме как на собственные усилия и милосердие Господа. Так соберем же все наше мужество; пусть одни из нас продолжают попытки потушить огонь, другие же в это время выбросят за борт порох.

Матросам и на этот раз следовало подчиниться, к тому же сделать это проворно: их могли спасти только сплоченность и быстрота действий.

Каждый принялся за порученную работу, и, в то время как двадцать человек побежали в пороховой погреб, Бонтеку, раздав буравы и долота, подавал пример, пытаясь пробить отверстия в трюме судна.

Но здесь возникло неожиданное препятствие: долота и буравы натолкнулись на обшивку судна и не смогли пройти сквозь нее.

Оставшиеся на судне потеряли последнюю надежду на спасение и впали в уныние.

И все же Бонтеку еще смог подавить это первое проявление отчаяния и добился того, чтобы матросы продолжали выбрасывать порох в море.

Он сам взялся за эту опасную работу, поручив другим заливать водой трюм.

В какое-то мгновение им показалось, что огонь гаснет, и они перевели дух.

Но неожиданно Бонтеку сообщили, что огонь перекинулся на масло.

Теперь гибель судна была неминуемой: чем больше лили воды, тем скорее пламя от горящего масла, смешанного с водой, приближало пожар к палубе. И все же обреченные люди, с криком и воплями метавшиеся в дыму словно настоящие демоны, продолжали свое дело.

Их поддерживал пример капитана.

В море уже выбросили шестьдесят бочонков с порохом, но оставалось еще триста.

Огонь неумолимо приближался к констапельской; находившиеся там моряки покинули пороховой погреб, хотя было ясно, что и в другом месте спастись не удастся; ощутив потребность в воздухе и просторе, какую человек испытывает в самые опасные минуты, они устремились на палубу с криком: «Порох! Порох!»

К этому времени на судне еще оставалось сто девятнадцать человек.

Бонтеку находился рядом с большим люком; в поле его зрения оказались шестьдесят три человека, черпавшие воду.

Он обернулся на крики, увидел этих людей, бледных, растерянных, дрожащих и, поняв, что все пропало, воздел руки к Небу и воскликнул:

— Великий Боже! Сжалься надо мной!

Он не успел договорить последнего слова, как судно со страшным треском раскололось, извергая пламя, словно кратер вулкана; капитан и все, кто его окружал, в одно мгновение исчезли, разбросанные в пространстве вместе с пылающими обломками «Ньив-Хорна».

«Взлетев на воздух, — сообщает сам Бонтеку, повествуя об этом ужасном событии, — я сохранил не только полное самообладание, но и искорку надежды в глубине сердца.

Я почувствовал, что вынырнул и оказался посреди обломков судна, разлетевшегося на тысячу кусков, в окружении пламени и дыма.

В этом положении мужество мое возросло; мне показалось, что я стал другим человеком. Я осмотрелся кругом и увидел справа от себя грот-мачту, а слева — фок-мачту. Я добрался до ближайшей из них — ею оказалась грот-мачта, — уцепился за нее и, с отчаянием в сердце глядя на все эти жалкие предметы, что плавали вокруг, воскликнул с тяжелым вздохом: