Томас Манн - Поздние новеллы

Вокруг тельца сосредоточился лишь цветок хоровода. А вокруг, на свободном пространстве можно было наблюдать комплектующие детали; тяжело признаваться, чего только не постеснялся народ. Одни ели медяниц, другие возлежали с сестрами, и это открыто, в честь тельца. Третьи просто сидели и испражнялись, наплевав на лопатки. Видно было мужчин, сожигающих быку свою силу. На отдалении кто-то задал трепака родной матери.

При виде этого чудовищного зрелища у Моисея, чуть не лопнув, набухли сосуды гнева. Побагровев, разрывая кольца хоровода, который, слегка раскачиваясь, замер и со смущенной улыбкой таращился на него, узнав учителя, он прямиком пробился к тельцу, сердцевине, источнику, выкидышу преступления. Мощными руками высоко поднял одну скрижаль завета и с грохотом опустил ее на смехотворного животного, так что у того подкосились ноги, и бил, бил, с таким гневом, что хоть разлетелась на куски и скрижаль, но халтура скоро превратилась в бесформенную массу; тогда он замахнулся второй скрижалью и вышиб из чудища дух, совсем стер его в порошок и, поскольку скрижаль была еще цела, одним ударом разнес ее о каменный цоколь. И встал с трясущимися кулаками и простенал из глубины души:

— О хамство, о богооставленное! Вон лежит, что я принес тебе от Бога, что Он написал для тебя собственным пальцем, чтобы служило тебе талисманом от бедствий невежества! Вон лежит вдребезги разбитое у осколков твоего фетиша! Что же мне делать с тобой пред Богом, чтобы Он не пожрал тебя?

И обратил взгляд на Аарона, прыгуна, что стоял возле него с опущенными глазами и сальными волосами на затылке, длинный и глупый. И схватил его за шиворот, за облачение, и тряхнул, и сказал:

— Откуда сей златой Велиар, эта гадость, и что сделал тебе народ сей, что ты низринул его в такую погибель, когда я на горе, и сам скачешь козлом в развратном хороводе?

Но Аарон ответил:

— Ах, любезный господин, да не воспламенится гнев твой на меня и на мою сестру, нам пришлось уступить. Ты знаешь этот народ, что он буйный, нас заставили. Ты ведь так тянул и целую вечность оставался на горе, вот мы и подумали, что ты не вернешься. Тогда собрался народ против меня и вскричал: «Никому не известно, что стряслось с Моисеем, с этим человеком, который вывел нас из Египта. Он не вернется. Может, его поглотил зев горы, откуда она низвергается. Давай сделай нам богов, которые шли бы перед нами, если вдруг нагрянет Амалик! Мы такой же народ, как все остальные, и хотим веселиться пред лицом богов, которые такие же, как у остальных!» Так они говорили, господин, ибо, с позволения сказать, полагали, что избавились от тебя. Скажи же, что мне было делать, когда они собрались против меня? Я повелел принести все златые серьги, которые в ушах их, растопил в огне, изготовил форму и вылил теленка, им в бога.

— И вылил вдобавок совсем непохоже, — презрительно вставил Моисей.

— Время поджимало, — ответил Аарон, — ибо уже на следующий день, то есть сегодня, они хотели веселиться перед крепкими богами. Поэтому я вручил им литье, которому все же нельзя отказать в некотором сходстве, а они обрадовались и говорили: «Вот боги твои, Израиль, которые вывели тебя из Египта». И мы поставили перед ним жертвенник, и они принесли всесожжения, и принесли жертвы мирные, и ели, а потом немножко играли и танцевали.

Моисей оставил его, снова пробился между рассеявшимися участниками хоровода к воротам, встал там с Йошуа под перекрестьем из коры и изо всех сил крикнул:

— Кто Господень — иди ко мне!

И многие, кто имел здоровую душу и безобразничал без особой охоты, потянулись к нему, а вокруг обоих собралась воинственная молодежь Йошуа.

— Несчастные, — сказал Моисей, — что вы наделали, и как мне теперь искупить грех ваш пред Яхве, чтобы Он не отринул вас и не пожрал как неисправимо жестоковыйный народ? Стоит мне только отвернуться, делаете себе златого Велиара! Позор вам и мне! Видите там осколки? Я не про тельца, он-то пускай летит в тартарары, я про другие. Это дар, который я обещал вам и принес, навечно-лаконичное, скала достоинства. Это десятисловие, которое я написал у Бога для вас, на вашем языке, написал собственной кровью, кровью отца своего, вашей кровью написал. И вот то, что я принес, разбилось вдребезги.

И многие, кто слышал это, заплакали, и были на площадке стана громкие всхлипы и хлюпанье носом.

— Это, пожалуй, можно и заменить, — сказал Моисей, — ибо Господь долготерпелив и многомилостив, Он прощает вину, и преступление, и грех… Но не оставляет без наказания, — внезапно прогремел он, а кровь снова ударила ему в голову, и сосуды снова набухли, чуть не лопнув, — но говорит: «Я наказываю вину до третьего и четвертого рода, ибо Я ревнитель». Здесь будет суд, — крикнул он, — и будет предписано кровавое очищение, ибо написано это было кровью. Зачинщики, кто первым кричал про златых богов и дерзко уверял, что телец вывел вас из Египта, тогда как это сделал Я, говорит Господь, будут истреблены. Преданы будут Ангелу смерти, и не почтится при том никакое лицо. До смерти побьют их камнями и застрелят стрелою, будь их хоть триста! Остальные же пусть снимут с себя все украшения и пребывают в трауре, пока я не вернусь, — ибо я снова поднимусь на гору Божию, посмотрю, может, мне что-нибудь еще удастся для вас сделать, жестоковыйный народ!

Моисей не присутствовал при назначенных им из-за тельца казнях, они стали делом сильного Йошуа. Сам он, пока народ пребывал в трауре, опять пребывал на горе Божией, возле своей пещеры у грохочущей вершины, снова сорок дней и сорок ночей, один, в испарениях. Почему опять так долго? Ответ гласит: не только потому, что Яхве повелел ему еще раз изготовить скрижали и заново записать диктат, ибо тут дело на сей раз пошло несколько быстрее, так как у него уже имелся некоторый опыт и прежде всего алфавит. Но и потому, что, прежде чем Господь изъявил согласие на обновление, Моисею пришлось выдержать длительную борьбу, сражение, в ходе которого одерживали верх то гневливость, то милосердие, то усталость от трудов, то любовь к предпринятому, и немалого искусства убеждения и умного ходатайства стоило Моисею удержать Бога не просто от объявления завета расторгнутым и разрыва с жестоковыйным хамством, а и рассечения его, как Моисей в пылающем гневе поступил со скрижалями.

— Я не хочу идти перед ними, — говорил Господь, — дабы привести их в землю отцов, и не проси Меня об этом, Я не могу положиться на Свое терпение. Я ревнитель и пламенею. Вот увидишь, в один прекрасный день Я забудусь и истреблю их в пути.

И Он сказал, поскольку народ все равно вылит нескладно, как золотой телец, и ничем его не исправить, — невозможно поставить его Себе народом святым, и ничего не остается, как перебить весь, — Он сказал Моисею, что хочет сокрушить и извести Израиль, коли уж он такой, а от него, Моисея, произвести многочисленный народ и жить с ним в завете. Чего, однако, Моисей не захотел.