Михай Бабич - Калиф-аист. Розовый сад. Рассказы

Под камнем нет жизни, здесь кончается Островок с ладонь, а с другого бока корни сирени преграждают путь. Вот и вся компания. Но Ростки все же не ощущают свою жизнь слепой и ничтожной, ведь они из глубины слышат биение сердца Земли, и чувствуют тепло ее груди, и надеются, что вскоре распустятся на Вольном воздухе чуткими зелеными листиками, и вступят в хор далекой надземной жизни, и будут упиваться дуновеньями целого мира, и свой голос подадут в безграничной Вселенной.

— О, какой чудесный был дождь! — сказала Старая Трава, счастливо вбирая всеми клеточками своего существа пришедшую сверху обильную влагу, чтобы и ее белые корешки поскорее набрали силу.

— Что такое дождь? — спросила Молодая Трава, в страхе и волнении продевая сквозь размягшую почву иглы-травинки.

— О, как ты подросла! Уже почти проклюнулась из земли! — изумились крошечные фиалки. — И не знаешь, что такое дождь?! Да ведь это самое замечательное, что есть на свете! У нас словно крылья выросли, и через несколько дней мы непременно зацветем.

— И у меня словно крылья растут! — сказала Старая Трава, но ее никто не слушал: все знали, что она прошлогодняя и новых крыльев у нее не будет.

— А что такое цветение? — спросила Молодая Трава.

— О, это как музыка! Лучше не объяснишь, особенно детям, которые едва пробились из-под земли.

Молодая Трава задумалась и даже немного испугалась, но тем сильнее напрягла тонкие острия своих травинок, и не напрасно, ибо уже к утру следующего дня — сама бы не поверила — вытянулась с мизинец и огляделась на вольном воздухе.

Огляделась, но ничего не увидела, ведь у трав нет глаз, какие есть у зверей; травы не умеют видеть и не так уж много знают, однако не подумайте, будто им не дано чувствовать друг друга и то, что далеко от них. Доводилось ли вам лежать летом на косогоре, на солнцепеке долго, долго и неподвижно, покуда голова не закружится? Особенная нега охватывает в такую пору: кажется, будто срастаешься с землей и сливаешься с горячим воздухом. Столько света, что ничего уже не видишь; в ушах звенит, и не думаешь ни о чем. Но всей кожей словно осязаешь соседние горы, руками — формы облаков, всем телом — огонь Солнца и томление измученной жаждой земли: словом, чувствуешь много, много больше, чем до того видел и знал. Таково же существование трав и цветов. Ибо стоит облаку проплыть в небе, чередуя свет и тень, как маленькая трава легко его почувствует, и большое расстояние тут не помеха; точно так же чувствует она вчерашний или завтрашний дождь по вкусу воздуха и понимает послания далеких цветов, ароматы. Она чувствует ветер, несущий с собою пыльцу самых разных цветов, взмахи крыльев бабочки, крошечные смерчи налетающих пчел, сотрясающие ее узкие листочки, чувствует смену дневных и ночных часов — у каждого из них свои приметы, — склоняется под прохладным и сытным бременем утренней росы, страдает от колючего ночного холода и нестерпимой жажды полдней.

Не стоит также полагать, что с такой маленькой былинкой ничего важного не происходит, даже в самом нежном возрасте.

Прежде всего: на нее падали самые разные тени. Совсем близко проходили огромные звери — собака и кошка, порою и курица клевала острым клювом, так как островок находился в самом конце сада, куда и домашняя птица забредала с заднего двора. Еще коротенькая, Молодая Трава знала все тени и умела различать их по очертаниям. Иногда большой зверь останавливался рядом с нею, и она едва могла дождаться, чтобы он пошел дальше. И без того день такой пасмурный! Однажды пес даже лег на нее. Тяжко и жарко было, душно. В другой раз ужасная липкая улитка проползла по ней доверху, и это было очень противно, ведь улитка чуть не приклеила ее к земле. Молодая Трава едва дождалась вечера, чтобы, обмакнув продолговатые листья в росистый воздух, отмыть с себя слизь.

Но все же травка росла и росла, и совершенно не видны были на ней следы перенесенных невзгод. Она вытянулась так высоко, что стала настоящим гимнастическим снарядом для божьей коровки, которая, улетая с ее верхушки, порой заставляла ее раскачиваться, как в вихрь.

Однако самой большой сенсацией было, если кто-нибудь из соседей зацветал.

Первой зацвела фиалка, самая ближняя, в чьем благоухании воистину купалась маленькая Молодая Трава. Это было время, исполненное особенного трепета. Как-то раз некое огромное тело незнакомой формы вдруг накрыло тенью весь цветочный Островок с ладонь; прикосновенье какого-то громадного, жестокого, разветвленного и гладкого орудия смяло и испугало соседние травы, и влажные жалобы сорванных стеблей и листьев, стенания и боль раненых цветов содрогнули и соседей, оставшихся невредимыми. Странное теплое орудие поднялось и удалилось, исполинская тень исчезла, но вместе с нею исчезло и благоухание фиалки, остался лишь влажный запах зелени, и маленькая Молодая Трава, стоило ветру качнуть ее листочки к стебелькам фиалки, почувствовала, что все стебельки оборваны и источают слезы.

— Что это было? — спросила Молодая Трава. — Быть может, это и была гроза, о которой столько разговоров?

— Нет, — ответила Старая Трава. — Это была Рука, Рука Человека, она всегда срывает самые красивые цветы.

— О, какая жестокость! — ужаснулась Молодая Трава. — О, Фиалка, бедная, несчастная!

— Нет, тот, кто цвел и плодоносил, не несчастен! — вздохнула Старая Трава, ибо этой весной ей уже нечего было надеяться зацвести; однако Молодая Трава понапрасну расспрашивала, что такое Плодоношенье, ей сказали, что это не детского ума дело. Между тем и сирень покрылась цветами и разливала столь чудесный аромат, что Молодая Трава не могла надивиться, каким образом проистекает он от этого серьезного, неприятного, грубого куста. На что Старая Трава заметила, что цветение всякого преображает и сводит с ума.

Сирень цвела долго, позднее настала пора дальней акации, и маленькие травы жили в вечном головокружении и томительном ожидании. Сирень стала теперь сплошными лиственными дебрями и затенила Островок с ладонь, так что только в щели меж листьев, в крошечные круглые оконца проникал порхающий солнечный свет; травы поначалу сердились и по привычке ворчали на сирень. Но вскоре наступило время, когда тень стала благодатью, потому что на небе не было ни облачка, солнце немилосердно жгло, не было ни капли дождя, чтобы утолить жажду, и даже росы едва хватало по утрам. По запаху сухих трав, стоящему в воздухе, все понимали, что поодаль, куда не дотягивалась тень, вся их родня засохла на корню.

— Ужасная засуха! — стонали фиалки, которые с тех пор, как лишились цветков, совсем пали духом.

— Самое скверное, — жаловалась Старая Трава, — что ветра ну совсем нет и некому принести к нам животворную пыльцу!