Михай Бабич - Калиф-аист. Розовый сад. Рассказы

Д-р Криштоф Семлатоми, скончался 55 лет.

Могила была вся в цветах и пахла отчаянно. Я сразу узнал гигантские белые цветы. А вокруг с одуряющим жужжанием роились осы, осы Криштофа!

Первый раз я встретился с «псом» еще во время войны. Он жаловался на страшные головные боли: его мучили запахи. Несущиеся из ресторанов запахи пищи, вонь от автомобилей на улице и даже коварно всепроникающий, однако неуловимый запах грязи, осевшей в городских канавах, будоражили каждый его нерв, загоняя в самый дальний угол спальни. Он горько клял принудиловку войны, которая держала его в Будапеште.

— Поверите ли, я почти готовый самоубийца.

— Но в чем, собственно, дело?

— Откуда же я знаю? Это началось еще в детстве… Я чувствовал запахи, словно собака. Если мяч забрасывали в кусты, я находил его по запаху — я чувствовал идущий от него запах рук.

— Очевидно, болезненное развитие органов чувств?

— Хуже. В них осталось что-то первобытное, что-то от животного…

— Вы имеете в виду атавизм?

— Что-то вроде этого. Никто в нашей семье никогда не страдал от такой напасти, только я сподобился. Хотя у нас есть предание, будто бы один из моих прадедов стал оборотнем, знаете, что это?

Я посмотрел на странного человека и заметил выступившие на крыльях его носа капельки пота, нервическую напряженность его лица.

— А раньше вы тоже страдали от этого?

— Вы себе не представляете. Еда пахла потом поварихи, а от покойника на катафалке несся запах начинающегося тления. А чем пахли живые! Моя собственная мать! Ужасно, ужасно!

Неверным движением он провел по лбу.

— Иногда, впрочем, это доставляло мне неземное наслаждение, — добавил он, словно признаваясь в чем-то постыдном.

Потом он предложил мне поиграть, дал носовой платок, чтобы я спрятал его в комнате. Нашел безошибочно.

— Почему вы не пойдете в детективы? — спросил я его в шутку.

— Может, лучше в ищейки? — горько возразил он. — Еще я мог бы выступать с номерами. Жить на доходы с носа. Если мне вообще стоит жить.

— Может, еще выздоровеете, — попытался я его утешить.

— Вы думаете? Например, потеряю обоняние в результате тяжелого ларингита… Единственный выход. Если уж нельзя ни «обеззапашить» этот мир, ни закрыть нос, как мы закрываем глаза — кое на что. Господи! Мне даже сон не в отдых — во сне мне тоже снятся запахи…

Позднее я, однако, слышал, что его необычайное чутье пригодилось ему на фронте, куда он напросился сам, понукаемый, должно быть, зудом отчаяния; говорят, он выполнял многочисленные весьма ответственные разведывательные задания. За километры унюхивал порох замаскированных батарей или притаившегося в зарослях шпиона. В следующий раз я увиделся с ним только после войны, и он выглядел совершенно другим человеком: лицо сияет, раздувающиеся ноздри трепещут, словно паруса на ветру, — он и не думал отрицать, что счастлив.

— Друг мой, я переполнен одним-единственным ароматом, ароматом женщины, моей жены, естественно. О, какой сладкий, невинный, лучистый запах! Я узнал бы его с недоступных расстояний и шел бы к нему, как собака по следу, по дорогам и бездорожью — что я, впрочем, и сделал, ибо именно так я нашел свою жену, по запаху, и влюбился, не видав даже еще ее лица и не слышав голоса. О, какой умиротворяющий, святой, бальзамический аромат! Не то что у этих пыхтящих, грязных бабищ, — и он указал на изысканных дам, наводнявших полуденную улицу. — От нее исходит такой аромат, друг мой, что я готов простить за него всю вонищу мира, как натуральную, так и парфюмерную. Отныне я буду наслаждаться только им, и никто меня больше не увидит, ибо я намереваюсь уединиться с ним — покупаю поместье и строю замок, — сказал он, и это были не пустые слова, поскольку человек он был богатый.

Он ушел от меня такой счастливый, что даже пригласил посетить этот самый замок, обитель аромата. Однако обстоятельства не позволили мне быстро откликнуться на его зов, и каково же было мое изумление, когда по прошествии нескольких месяцев он сам заявился ко мне однажды вечером, да в таком виде, что я его опять едва узнал. Он был вне себя и, с трудом переведя дух, повалился на стул. Испуганно запротестовал, когда я хотел налить ему коньяку, — сам запах алкоголя, долетавший до него из закрытого шкафа, был ему отвратителен.

— Со мной произошло нечто ужасное, — сказал он. — Это он, этот запах (имелся в виду коньяк), он всему виной! — Ноздри его устрашающе раздувались, ну чисто дикий зверь, выпученные глаза налились кровью. — Я убил человека! — выкрикнул он.

В ужасе я потребовал объяснений, казалось, от этих самых трепещущих ноздрей, которые словно чуяли запах крови.

— Запах, — простонал он, — чужой запах в комнате… в ее комнате… запах чужого мужчины с легкой примесью коньяка, который вы бы никогда не почувствовали, но я почувствовал, почувствовал! «Кто у тебя был?» — «Ах, вы маленький ревнивец!» — «Я чувствую его дыханье». — «А вам что до него?» — Я должен был понять, что она меня просто дразнит, да я и понимал, но был уже сам не свой! Мною повелевал запах, и я пошел за ним, словно собака за зверем, через сад, по дороге, по направлению к лесу, и, стоило мне углубиться в лес, как во мне взыграли чудовищные инстинкты, кровожадные инстинкты, которые гонят хищника. Листва закрывала солнце, и все было так, словно я вернулся вспять, в первобытное состояние, в какое-то жуткое первобытное состояние! Запах манил, полыхал где-то впереди, я шел вслепую, не соображая, что делаю. Для меня ничего не существовало, только этот запах! Я не испытывал ревности, я и думать забыл про жену, я думал только о запахе и об охоте. Потому что я именно охотился! И среди тысячи других запахов меня влек только этот, словно мех бегущей впереди рыжей хищницы. Наконец я настиг человека. Это был один из моих егерей, которого я сам же утром послал к жене, так как слышал, что у него есть ручные белки, и надеялся доставить ей удовольствие… Я абсолютно забыл обо всем этом, а по запаху не узнал парня, с которым был едва знаком, ведь я почти никогда не участвовал в травле и парк держал больше из тщеславия… Все равно я мог бы сразу сообразить, кто это и в чем, собственно, дело. Но я уже не мог думать ни о чем другом, только о запахе, о кошмарном, будоражащем запахе, за которым я гнался до сих пор и который взвинтил все мои нервы… Парень с перепугу вытянулся в струнку, а дальше я уже ничего не помню. В ладони я ощутил рукоятку ножа, возможно, это был его собственный охотничий нож, и я пришел в себя только тогда, когда уже кусал, рвал, терзал и раздирал на части мертвое тело, словно пес истекающую кровью добычу или пещерный человек чужака.

Перевод С. Солодовник.