Уильям Моэм - Мисс Кинг

С самого начала Эшенден пытался завести знакомство с мисс Кинг, но та отнеслась к этому холодно, более того, попытки сблизиться восприняла в штыки. Писатель начал кампанию: снимал шляпу при встречах с гувернанткой, так что она была вынуждена тоже отвешивать ему поклоны, затем попробовал с нею заговорить, но старушка отвечала кратко, почти односложно, явно давая понять, что к разговору с ним не расположена. Однако Эшенден был не из тех, кого легко заставить отступиться от намеченной цели. Набравшись наглости, он при первом же удобном случае снова заговорил с нею. Мисс Кинг встала, с достоинством выпрямилась и заявила по-французски, хотя и с сильным английским акцентом:

— Мне не о чем беседовать с теми, кто мне не представлен.

И тут же повернулась к нему спиной.

Когда писатель обратился к ней в следующий раз, она его резко оборвала.

Мисс Кинг была маленькая, сухонькая — кожа да кости; лицо покрывали глубокие морщины. Она явно носила парик — коричневато-бурый, искусно сделанный; она даже не всегда ровно его надевала. Косметикой мисс Кинг явно злоупотребляла, и на ее бледных щеках алели пятна румян того же оттенка, что и ее яркая помада. Одевалась она весьма странно. Мало того что все ее наряды были кричащих тонов — они выглядели так, словно их только что выбрали наобум в лавке старьевщика. Днем мисс Кинг носила огромные экстравагантные шляпы, которые могли бы быть к лицу лишь очень молодой девушке. Облик старушки был столь гротескным, что вызывал скорее ужас, чем желание посмеяться. На улице прохожие оборачивались и долго смотрели вслед мисс Кинг, открыв рты. Эшенден узнал, что она не бывала в Англии с тех пор, как ее наняла гувернанткой мать шейха. Писателя забавляла мысль о том, чего она, должно быть, насмотрелась за долгие годы пребывания в каирском гареме. Определить возраст мисс Кинг было невозможно. Как много жизней восточных людей — не слишком долгих жизней! — пролетело перед ее глазами! Какие страшные тайны, должно быть, ей ведомы! Эшенден пытался угадать, из каких мест она родом. Слишком долго жила она вдали от Англии, и у нее там, очевидно, уже не осталось больше ни друзей, ни родственников. Он знал, что в египетской семье шейха ей привили антианглийские настроения, и ее нелюбезное обращение отнес на счет того, что ей посоветовали быть с ним настороже. Говорила она исключительно по-французски. Писатель гадал, о чем же она думает, сидя каждый день в одиночестве за ленчем и за обедом. Он сомневался, что она хоть сколько-нибудь времени уделяет чтению. После еды она сразу поднималась к себе и никогда не показывалась ни в одной из гостиных отеля. Эшендену было бы любопытно узнать, что она думает о своих эмансипированных воспитанницах, одетых в кричаще-яркие платья и танцующих с подозрительного вида субъектами в заурядных ресторанчиках.

Однако, когда в тот вечер мисс Кинг прошла мимо писателя, направляясь к себе в номер, ему показалось, что обычная маска на ее лице сменилась раздражением. Похоже, он вызывал у этой старухи активную неприязнь. Их взгляды встретились, и Эшендену показалось, что она хочет прямо-таки с ног до головы обдать его презрением. Эти потуги могли бы показаться уморительно нелепыми, если бы во взгляде мисс Кинг не было какой-то странной патетичности.

Тут баронесса де Хиггинс встала из-за стола, взяла сумочку и кашне и, сопровождаемая поклонами стоявших по обе стороны прохода официантов, прошествовала через огромную залу. У стола, за которым сидел Эшенден, баронесса остановилась. Она была удивительно хороша.

— Я так рада, что вы сможете присоединиться к нам за бриджем, — сказала она по-английски, и в ее чистом выговоре слышались лишь слабые отзвуки немецкого акцента. — Будьте любезны, поднимитесь ко мне в гостиную, когда допьете кофе.

— Какое красивое на вас платье! — заметил Эшенден.

— Оно ужасно! Просто нечего стало носить. Не знаю, что теперь делать, — в Париж ведь поехать нельзя. Эти ужасные пруссаки! — Она возвысила голос, и ее «р» стали звучать по-немецки гортанно. — И зачем только им понадобилось втягивать бедную мою родину в эту кошмарную войну?

Она вздохнула, одарила писателя ослепительной улыбкой и выплыла из комнаты.

Эшенден покончил с обедом одним из последних; когда он покидал столовую, там уже почти никого не было. Проходя мимо Хольцминдена, пребывавший в бесшабашном настроении писатель набрался наглости и — нет, не подмигнул, но чуть заметно моргнул глазом. Резидент германской разведки не мог быть уверен, что это ему не померещилось; если же он всерьез задумался бы, что это могло означать, ему пришлось бы долго ломать голову в поисках тайного смысла поданного знака.

Эшенден поднялся на второй этаж и постучал в дверь номера, который занимала баронесса.

— Entrez, entrez [2] — текст сноски отсутствует — , — сказала баронесса и открыла дверь. Ласково взяв писателя за руку, она проводила его в гостиную. Он увидел, что два человека, которые должны были составить вместе с ним квартет игроков в бридж, уже прибыли. Это оказались шейх Али и его секретарь. Эшенден был поражен.

— Позвольте представить вашему высочеству мистера Эшендена, — сказала баронесса на прекрасном французском языке.

Писатель поклонился и пожал протянутую ему руку. Шейх окинул его быстрым взглядом, но ничего не сказал. Мадам де Хиггинс продолжала:

— Не знаю, знакомы ли вы с пашой.

— Рад познакомиться с вами, мистер Эшенден, — заявил секретарь шейха, тепло пожимая его руку. — Наша красавица-баронесса сказала нам, что вы играете в бридж, а его высочество обожает эту игру. N’est-ce pas, Altesse? [3] — текст сноски отсутствует —

— Oui, oui [4] — текст сноски отсутствует — , — ответил шейх.

Мустафа-паша был крупным мужчиной лет сорока пяти с большими живыми глазами и пышными черными усами, в кителе и феске — в полном соответствии с обычаями своей страны. На груди у него красовался огромный бриллиант. Паша оказался очень говорлив, слова беспорядочным потоком сыпались у него изо рта, словно бусины с оборвавшейся нитки. С Эшенденом он держался исключительно вежливо. Шейх же сидел молча и спокойно глядел на писателя из-под тяжелых полуопущенных век. Казалось, он чувствует себя не в своей тарелке.

— Я не встречал вас в здешнем клубе, мсье, — сказал паша. — Вы не играете в баккара?

— Играю, но редко.

— Баронесса — она, знаете ли, много читает — сказала, что вы замечательный писатель. К несчастью, я не владею английским.

Тут баронесса ввернула несколько нарочитых комплиментов Эшендену, которые тот выслушал, изобразив на лице подобающую случаю учтивую благодарность. Затем, когда гостям подали кофе и ликер, на свет божий наконец появились карты. Писатель не уставал удивляться, почему вдруг именно его пригласили играть в бридж. Он считал, что вообще относится к себе непредвзято, не питает на свой счет особых заблуждений. Что же касается бриджа, то заблуждений у него не было вовсе, ибо он прекрасно знал, что является игроком средней руки. Ему достаточно часто приходилось сражаться с теми, кто достиг в этой игре вершин мастерства, и понимал, как ему до них далеко. К тому же собравшиеся играли в так называемый бридж-контракт, а эту разновидность игры он знал плоховато. Ставки были высоки, однако писатель понимал, что игра в бридж — лишь предлог, и не сомневался, что за столом будет вестись и другая игра. Могло статься, что шейх и его секретарь, зная, что он агент британской разведки, решили приглядеться к нему поближе, чтобы понять, что он за птица. В течение последних двух дней Эшенден чувствовал: что-то носится в воздухе. Встреча с этими людьми усилила его подозрения. У него не было ни единой зацепки, чтобы понять, что же должно произойти. Агенты его в последнее время не сообщали ни о чем существенном. Теперь он был уверен, что визитом швейцарской полиции обязан любезному вмешательству баронессы. Игру в бридж, похоже, она затеяла, когда узнала, что полицейские потерпели неудачу. Мысль была странной, но довольно занятной, и, разыгрывая один роббер за другим под аккомпанемент нескончаемых разговоров, писатель не только следил за тем, что говорил сам, но еще более внимательно — за тем, что говорят другие. Говорили, в основном, о войне, и баронесса, как и паша, проявляла сильные антигерманские настроения. Сердце этой дамы, оказывается, было в Англии — ведь оттуда родом ее предки (йоркширский мальчишка-конюх); паша же считал своей духовной родиной Париж. Когда она расписывала ночную жизнь Монмартра, шейх вдруг тоже нарушил молчание.