Уильям Моэм - Мисс Кинг

— C’est une bien belle ville, Paris [5] — текст сноски отсутствует — , — изрек он.

— У шейха там роскошные апартаменты с красивыми картинами и статуями в человеческий рост, — пояснил секретарь.

Эшенден проинформировал собравшихся, что всегда питал симпатию к египетской культуре и что самой прелестной столицей в Европе считает Вену. Писатель держался с этими людьми так же дружелюбно, как и они с ним. Однако про себя он думал: если они рассчитывают выудить у него какую-либо информацию, которую нельзя прочесть в швейцарских газетах, то сильно ошибаются. В какой-то момент ему показалось, что они зондируют почву, нельзя ли его подкупить. Впрочем, делалось это так осторожно, что он не мог быть вполне уверен, что не ошибся. Однако у Эшендена возникло ощущение, что ему внушают такую мысль: он мог бы оказать своей стране большую услугу и заработать лично для себя кучу денег, если бы вступил с ними в некие договорные отношения, которые способны были бы как-то успокоить этот взбаламученный мир, чего не может не желать любой более или менее гуманный человек. Очевидно было, что в первый вечер сказано будет не так уж много, однако Эшенден насколько мог уклончиво — скорее дружелюбностью своей, чем смыслом своих слов — постарался дать понять, что желает узнать обо всем более подробно. Беседуя с пашой и прекрасной австриячкой, он ощущал, что его буквально сверлят проницательные глаза шейха Али, и забеспокоился: глаза эти могли прочесть слишком многие из его тайных мыслей. Он скорее чувствовал, чем знал, что шейх — человек дошлый и хитрый. Могло быть и так: после его ухода шейх сказал бы тем двоим, что они зря теряют время и что Эшенден — слишком крепкий для них орешек.

Вскоре после полуночи игра закончилась, и шейх встал из-за стола.

— Уже поздно, — сказал он. — У мистера Эшендена, несомненно, завтра много дел. Не следует нам удерживать его дольше.

Писатель понял: это сигнал оставить его в покое. Он вышел из номера немного озадаченный, оставив тех троих обсуждать создавшееся положение. Его успокаивала лишь уверенность, что и они озадачены не менее, чем он. Войдя в свой номер, Эшенден вдруг ощутил, что до смерти устал. Ему стоило большого труда не уснуть, пока он раздевался. Потом писатель лег в постель и моментально погрузился в сон.

Он мог бы поклясться, что не проспал и пяти минут, когда его разбудил настойчивый стук в дверь. Несколько мгновений он прислушивался.

— Кто там?

— Это горничная. Откройте. Я должна вам кое-что сообщить.

Чертыхаясь, Эшенден зажег свет, накинул халат и пригладил ладонью свои взъерошенные редеющие волосы — подобно Юлию Цезарю, он не любил показывать, что лысеет. Затем отпер дверь. В коридоре стояла растрепанная горничная-швейцарка. На ней не было передника; похоже было, что одевалась она впопыхах.

— Старая английская дама, гувернантка египетских принцесс, при смерти. Она хочет вас видеть.

— Меня?! Не может быть! Я с нею незнаком. Да и за ужином с ней было все в порядке.

Писатель был несколько ошеломлен и высказывал свои мысли в той последовательности, в какой они приходили ему в голову.

— Она послала за вами. Доктор тоже просит вас прийти. Она долго не протянет.

— Должно быть, это ошибка. Не могла она позвать меня.

— Она назвала ваше имя и номер вашей комнаты. Сказала: «Скорее. Скорее».

Эшенден пожал плечами, вернулся в спальню и сунул в карман халата маленький револьвер. Эшенден надеялся больше на свою сообразительность, чем на оружие, которое стреляет порой далеко не в нужный момент и производит слишком много шума; однако бывают в жизни минуты, когда спокойнее ощущать под пальцами рукоять револьвера. Этот внезапный вызов показался Эшендену весьма загадочным. Нелепо было и думать, что те два приветливых полноватых египтянина пытаются таким образом заманить его в ловушку, однако в работе, которой теперь занимался писатель, рутина и скука в любой момент могли смениться мелодрамой, столь модной в шестидесятые годы прошлого века. Как подлинная страсть бесстыдно выражает себя порой с помощью набора затасканных фраз, так и Случай иной раз словно нарочно берет за образец литературные банальности и штампы.

Номер мисс Кинг был двумя этажами выше. Писатель в сопровождении горничной прошел по коридору, а затем, поднимаясь по лестнице, спросил свою спутницу, что же приключилось со старой гувернанткой. Горничная была суетлива и глупа.

— По-моему, у нее был удар. Не знаю точно. Ночной портье разбудил меня и сказал, что мсье Бриде велит вставать.

Мсье Бриде был помощником управляющего.

— Сколько сейчас времени? — спросил Эшенден.

— Должно быть, часа три.

Они подошли к двери номера, который занимала мисс Кинг. Горничная постучалась. Открыл им мсье Бриде. Его, видно, самого внезапно подняли с постели: на нем были надетые на босу ногу комнатные туфли, серые брюки и сюртук, из-под которого нелепым образом выглядывала пижамная куртка. Волосы его, обычно аккуратно причесанные, сейчас чуть ли не стояли дыбом. Он рассыпался в извинениях.

— Тысячу раз прошу прощения за беспокойство, мсье Эшенден. Она всё просила привести вас, и доктор сказал, что надо за вами послать.

— Не стоит извиняться.

Номер мисс Кинг представлял собой одну лишь маленькую комнатку, располагавшуюся в дальнем конце коридора. Горели все огни, окна были закрыты, занавеси — задернуты. Было очень жарко. Доктор, бородатый седой швейцарец, стоял у кровати. Мсье Бриде, невзирая на беспорядок своего костюма и явное беспокойство, обнаружил незаурядное присутствие духа, выказал себя образцовым управляющим и, соблюдая ритуал, представил друг другу доктора и постояльца.

— Это тот самый мистер Эшенден, которого просила привести мисс Кинг. А это — доктор Арбо с медицинского факультета университета Женевы.

Доктор молча указал на кровать. Там лежала мисс Кинг. Писатель был прямо-таки поражен ее видом. На голове у гувернантки был большой белый хлопчатобумажный колпак (войдя, Эшенден заметил на столике у кровати темный парик, надетый на подставку). Колпак этот завязывался под подбородком двумя тесемками; просторная белая ночная сорочка висела на старухе мешком. Ночной колпак и сорочка были словно извлечены из прошлого века и вызывали в памяти иллюстрации Крукшенка к романам Диккенса. Лицо гувернантки лоснилось от крема, которым она намазалась перед сном, удалив с лица косметику; однако удалила она ее не до конца, и на веках виднелись черные полосы, а на щеках — красные пятна. В постели мисс Кинг казалась маленькой, как ребенок, и очень старой.

«Должно быть, ей уже за восемьдесят», — подумал писатель.

Она была похожа сейчас на игрушечную старую ведьму, изготовленную потехи ради каким-нибудь чересчур веселым кукольником. Мисс Кинг неподвижно лежала на спине; ее хрупкое маленькое тельце было едва заметно под одеялом, лицо казалось еще меньше, чем обычно, — перед сном она вытащила вставные челюсти. Можно было подумать, что она уже переступила черту, отделяющую жизнь от смерти, если бы не ее черные глаза, что смотрели не мигая в одну точку и казались на удивление большими на этом сморщенном кукольном личике. Эшендену показалось, что выражение их изменилось, когда старая женщина заметила его.